Функция сновидений - Ханна Сигал (Лондон)

Ханна Сигал (Лондон)

Джонс говорит нам, что до конца своей жизни Фрейд считал «Толкование сновидений» своей самой важной работой. Это неудивительно. Если его исследования истерии раскрыли смысл симптомов, то именно работа над сновидениями открыла ему и нам понимание универсального мира снов и языка сновидений. Структура сновидения также отражает структуру личности.

Кратко повторяя классическую теорию сновидений отметим, что подавленные желания находят свое удовлетворение в сновидении с помощью непрямых репрезентаций, смещения, сгущения и других механизмов, а также посредством использования символов, которые Фрейд выделял в отдельную категорию среди прочих средств косвенной репрезентации. Работа сновидения - это психическая деятельность, обеспечивающая этот процесс. В ходе работы сновидения достигается компромисс между подавляющими силами и подавленным желанием, позволяя последнему исполниться, не нарушая работы механизмов подавления.

Фрейд не пересматривал свою теорию сновидений в свете своих дальнейших открытий. Например, он не объяснял, как его представления о снах изменились под влиянием концепции двойственности инстинктов и конфликта между либидинозными и деструктивными влечениями. Кроме того, на момент формулирования основных положений теории сновидений у него еще не было понятия проработки конфликтов.

Я сама испытываю некоторое беспокойство по поводу того, что сновидение рассматривается исключительно как компромисс. Сновидение - это не просто эквивалент невротического симптома. Работа сновидения также является частью психической работы по разрешению конфликтов. Именно поэтому аналитик испытывает удовлетворение, когда в ходе анализа появляются «хорошие» сны.

Классическая теория функции сновидений исходит из наличия у эго способности к адекватному подавлению и выполнению психической работы сновидения, что, на мой взгляд, предполагает определенную степень проработки внутренних проблем. Эта теория также предполагает способность к символизации. Однако по мере расширения психоаналитических исследований мы все чаще сталкиваемся с пациентами, у которых эти функции, необходимые для формирования снов, нарушены или недостаточны.

Функция символизации требует дальнейшего изучения. Фрейд считал существование символов данным, универсальным и неизменным феноменом. Особенно это было характерно для периода до его разрыва с Юнгом и Швейцарской школой аналитиков. В своей статье о символизме, ознаменовавшей главный разрыв с швейцарской школой, Джонс подразумевает (хотя прямо не утверждает), что символизация связана с психической работой подавления: «Только подавленное символизируется - только подавленному требуется символизация» (Джонс, 1916).

Мелани Кляйн сделала следующий большой шаг вперед. В анализе аутичного мальчика, описанном в ее статье «Формирование символов и его значение для развитие эго» (Кляйн, 1930).

В этой работе Кляйн описывает анализ ребенка, который был неспособен формировать или использовать символы. По ее мнению, символизация происходит через подавление и смещение интереса с тела матери, вследствие чего объекты внешнего мира наделяются символическим значением. В случае с аутичным ребенком по имени Дик фантазируемая садистическая и проективная атака на тело матери вызывала парализующую тревогу, останавливая процесс символообразования. Ребенок не говорил, не играл и не устанавливал отношений.

Я продолжила изучение этих явлений, описывая психодинамику формирования того, что я назвала символическим уравниванием (symbolic equation) или конкретным символом, характерным для психозов, и подлинным символом, подходящим для процессов сублимации и коммуникации (Сигал, 1950). Если говорить кратко, когда проективная идентификация преобладает, а эго отождествляется и сливается с объектом, символ, будучи продуктом и творением эго, становится отождествленным с обозначаемым объектом. Символ и объект становятся одним и тем же, что приводит к конкретному (буквальному) мышлению. Только когда переживается и прорабатывается разрыв с объектом и его обособленность, символ перестает быть тождественным объекту и становится его представителем, репрезентантом.

На мой взгляд, это предполагает полное депрессивное переживание: символ становится результатом процесса горевания. Нарушение отношений между Я и объектом отражается в нарушении отношений между Я, символизируемым объектом и самим символом. Я определяю различие между символическим уравниванием и подлинным символом следующим образом:

В символическом уравнивании символ-заместитель воспринимается как оригинальный объект. Собственные свойства символа не осознаются и не принимаются...
Подлинный же символ, способствующий сублимации и развитию эго, воспринимается как представитель объекта. Его собственные характеристики осознаются, уважаются и используются. Он появляется тогда, когда депрессивные переживания преобладают над параноидно-шизоидными, когда разлука с объектом, амбивалентность, вина и утрата могут быть пережиты и вынесены. Символ используется не для отрицания потери, а для ее преодоления.

Когда механизм проективной идентификации массово используется как защита от депрессивной тревоги, символы, уже сформированные и функционирующие как подлинные символы, могут регрессировать до символических уравниваний, например, при психотическом срыве.

Если Джонс утверждал, что «только подавленное нуждается в символизации», то я добавляю: «только то, что может быть адекватно отгорёвано, может быть адекватно символизировано».

Таким образом, способность к неконкретному истинному символообразованию сама по себе является достижением эго, достижением необходимым для формирования сновидений, описанных в теории Фрейда.

Мы знаем, что у психотических, пограничных и психопатических личностей сновидения не функционируют таким образом. У остро психотических пациентов часто, если не всегда, отсутствует различие между галлюцинациями и снами. Фактически, у них нет четкой границы между состояниями сна и бодрствования, бредом, галлюцинациями и ночными переживаниями, которые можно было бы назвать снами - все обладает одинаковой психической значимостью.

В непсихотических состояниях, в которых однако психотические процессы усиливаются, сновидения могут восприниматься как реальные и конкретные события. Бион приводит случай пациента, который испытал ужас, увидев своего аналитика во сне, поскольку воспринял это как доказательство того, что он буквально «сожрал» аналитика (Бион, 1958).

Сны могут приравниваться к фекалиям и использоваться для «эвакуации». В случаях крайней внутренней фрагментации они могут ощущаться как поток мочи, и пациент может реагировать на кошмары так же, как на эпизоды недержания (Бион, 1958). Пациент может использовать сны, чтобы избавляться от нежелательных частей себя и объектов, а в анализе - для проективной идентификации. Нам знакомы пациенты, которые буквально «заваливают» нас своими сновидениями, нарушая тем самым аналитический процесс.

Мне довелось наблюдать эту функцию сновидений у двух пограничных психотических пациентов, которые видели огромное количество снов, и мне требовалось анализировать не содержание, а саму их функцию. Их сны часто воспринимались как реальные события. Особенно это проявлялось у одной пациентки, склонной к конфликтам в параноидном ключе. Она могла принести сон, в котором ее кто-то атаковал, скажем, человек X, Y или даже я сама. Если пытаться интерпретировать какие-либо аспекты сна, она возмущенно заявляла: «Но ведь это X, Y или вы напали на меня!», воспринимая сон как подлинный факт. Она не осознавала, что это именно сон.

Точно так же эротический сон, где мужчина ее преследует, воспринимался ею как реальное доказательство его любви. Фактически, хотя она называет их снами, для нее это не сны, а действительность. Это перекликается с другим феноменом в ее психике: она свободно говорит о своих странных и фантастических сексуальных «фантазиях», но при ближайшем рассмотрении оказывается, что это не фантазии, а галлюцинации, воспринимаемые как реальные переживания. Например, она ходит очень неуклюже, потому что чувствует, будто у нее во влагалище застрял пенис. Когда она «фантазирует» о сексуальных отношениях с кем-то, она использует слово «фантазия», но ведет себя так, будто это реальность. Например, она обвиняет меня в ревности к ее сексуальной жизни, в разрушении ее отношений, хотя у нее на самом деле нет никакой сексуальной жизни или отношений.

Таким образом, то, что она называет «фантазией» и «сном», воспринимается ею как реальность, даже если на словах она это отрицает. Эти, так называемые сны, постоянно вторгаются в ее восприятие внешнего мира. Например, она может пожаловаться, что в моем кабинете пахнет газом, а позже выяснится, что она видела сон о взрыве баллона или бомбы. Утечка газа, произошедшая во сне, проникает в ее восприятие реальности.

Подобные конкретизированные сны часто служили целям исключения. Это было особенно заметно у другого моего пациента, мужчины, который вел обширные записи своих сновидений. У него были целые тома таких записей. Например, после смерти его матери ему снились сны, связанные с триумфом над ней, агрессией, чувством вины и утраты, но в его сознательной жизни траур отсутствовал. Наиболее эффективной интерпретацией для него было не углубленный анализ сновидения, а разъяснение того, что он «избавился» от своих чувств к матери во время сна. Он использовал сны, чтобы избавиться от той части своего сознания, которая причиняла ему боль, а затем просто выписывал их в свою записную книжку.

Точно так же он обходился и с инсайтами. После значимой аналитической сессии ему часто снился сон, который, казалось, был с ней связан. В то время как у других пациентов такие сны являлись частью процесса проработки, у него они чаще всего означали, что он избавился от всех чувств по поводу предыдущей сессии, превратив их в сон и «вытеснив» из сознания.

У вышеупомянутой пациентки сны также служили средством изгнания. Например, когда она жаловалась на запах газа в моем кабинете, она мысленно «изгоняла» этот газ в пространство комнаты.

Их сны отличались крайне примитивной символизацией, и поражала как буквальность переживаний, так и их вторжение в реальность, словно между их сознанием и внешним миром не существовало границы. У них не было внутреннего ментального пространства, в котором сон мог бы удерживаться.

Кан (Khan), развивая концепцию Винникотта о переходном пространстве, описывает его в терминах «пространства сновидения» (Кан, 1972). Однако мне в понимании этих феноменов наиболее полезной представляется модель психического функционирования Биона, особенно его концепция альфа- и бета-элементов и идея матери как контейнера для проективной идентификации (Бион, 1963).

Бион различает альфа- и бета-элементы психического функционирования. Бета-элементы - это сырые восприятия и эмоции, пригодные только для проективной идентификации, сырые элементы опыта, от которых нужно избавиться. Альфа-элементы, напротив, формируются благодаря альфа-функции и могут храниться в памяти, быть вытесненными, подвергаться дальнейшей обработке. Они пригодны для символизации и формирования сновидений.

Именно бета-элементы могут становиться странными объектами (bizarre objects) или конкретными символами, в моем понимании, они составляют материал психотического типа сновидений. В то же время альфа-элементы являются материалом невротического и нормального сна.

Этот процесс также связан с концепцией ментального пространства. В модели Биона изначальный способ функционирования младенца - это проективная идентификация (развитие фрейдовской идеи первоначального отведения инстинкта смерти и концепции Кляйн о проективной идентификации). Младенец справляется с тревогой, проецируя ее в мать. Это не просто фантазийный процесс, «достаточно хорошая» мать откликается на тревогу младенца, перерабатывает проекции в своем бессознательном и отвечает на них адекватно, тем самым уменьшая тревожность и придавая ей смысл.

Если эта динамика реализуется благополучно, младенец интроецирует материнский объект как контейнер, способный удерживать тревогу, конфликты и перерабатывать их в осмысленные переживания.

Этот внутренний контейнер обеспечивает то ментальное пространство, в котором может выполняться альфа-функция. Другими словами, именно в этом контейнере происходит переход от первичных процессов к вторичным. Если контейнер и альфа-функция не справляются со своей задачей, это приводит к неспособности выполнять работу сновидения, что, в свою очередь, вызывает появление психотических, конкретизированных сновидений.

Я хотела бы привести пример, иллюстрирующий функцию сновидений и их сбой, приводящий к конкретизации. Этот материал взят из анализа необычайно одаренного и способного мужчины, который постоянно борется с психотическими частями своей личности.

В пятницу, в конце сессии, пациент выразил огромное облегчение, сказав, что все, что произошло в этот день, нашло в нем отклик. Однако в понедельник он пришел на сессию крайне обеспокоенным. Он рассказал, что в пятницу днем и в субботу утром он хорошо работал, но затем в субботу ему приснился сон, который сильно его встревожил.

В первой части сна он находился с миссис Смолл. Она была в постели, а он либо учил ее, либо лечил. Также присутствовала маленькая девочка (здесь он стал уклончивым), возможно, молодая девушка. Она была к нему очень благосклонна, возможно, даже немного сексуально настроена. Затем внезапно кто-то вынес из комнаты тележку с едой и большую виолончель. Он проснулся в страхе. По его словам, его напугала не первая часть сна, а вторая. Он почувствовал, что это связано с потерей внутренней структуры. В воскресенье он еще мог работать, но ощущал, что его работа утратила глубину и отклик, и у него появилось ощущение, что что-то идет не так. В середине ночи с воскресенья на понедельник он проснулся, но не смог удержать в памяти сон, а вместо этого осознал боль в пояснице.

Он сказал, что часть сна с миссис Смолл его не беспокоила, потому что он быстро понял ее смысл. В прошлом он воспринимал миссис Смолл как умаление фигуры миссис Кляйн (Кляйн-Смолл), и он понимал, что она, вероятно, представляет меня, превращенную в пациентку, а также в сексуально привлекательную девочку. Он предположил, что это был завистливый выпад, поскольку в пятницу он почувствовал, что я ему очень помогла. Затем он высказал несколько ассоциаций, связанных с виолончелью, включая его племянницу, играющую на этом инструменте, и его восхищение Казальсом. Эти ассоциации навели меня на мысль, что виолончель - это весьма бисексуальный инструмент, но эта интерпретация не вызвала у него отклика. Однако его больше всего поразило то, что это один из самых крупных музыкальных инструментов. Он добавил, что у меня очень низкий голос, и еще одна вещь, которая его напугала, заключалась в том, что, проснувшись после сна, он не мог вспомнить, о чем мы говорили на сессии.

Мне кажется, что ситуация, которая в первую ночь представлена во сне, во вторую ночь происходит в реальности. Превратив меня в миссис Смолл, он утратил меня как интернализированный контейнер, обладающий хорошим резонансом. Виолончель представляет мать с глубокой резонансностью, мать, способную вместить проекции пациента и придать им смысл; но с потерей этого органа происходит немедленная конкретизация ситуации. В его сне в ночь на субботу он умаляет меня, превращая в миссис Смолл. Это ведет к потере виолончели - «одного из самых больших музыкальных инструментов». Он просыпается встревоженным.

Функция сна как контейнера и механизма обработки тревоги начинает давать сбои. На следующую ночь, вместо сна, он испытывает боль в пояснице.

Ранее ипохондрия была его ведущим психотическим симптомом, хотя теперь она значительно уменьшилась. Атака на функции аналитика как контейнера, представленного в образе резонирующего инструмента, привела к тому, что пациент утратил свою собственную резонансность (глубину понимания) и память, он не мог вспомнить сессию. В результате этого он может переживать ситуацию только в виде конкретных физических симптомов. Образ униженного аналитика, который во сне был представлен миссис Смолл, превращается в реальную боль в пояснице.

Недавно мое внимание привлек один пограничный феномен, который я отчетливо наблюдала у двух пациентов, о которых я упоминала выше. Оба они часто представляли сновидения, которые я называю предсказательными. То есть их сны предвосхищали их действия и то, что снилось, неизбежно разыгрывалось в действительности. Разумеется, в определенной степени все сны воплощаются в жизни, поскольку сон выражает проблемы и решения, которые пациент также реализует в повседневности. Однако у этих пациентов разыгрывание сна происходило с необычайной точностью и детальностью.

Например, мой пациент-мужчина часто опаздывает, и неудивительно, что ему часто снятся сны, в которых он опаздывает. Однако мое внимание привлекла предельная точность, с которой сны предсказывали его опоздания, вплоть до минуты. Например, он может прийти с опозданием на 2, 6 или 45 минут и представить мне какое-то правдоподобное объяснение, но позже в сессии расскажет сон, в котором он опоздал на обед или встречу ровно на столько же минут. Я не думаю, что это толкование сна постфактум, поскольку он записывает их сразу после пробуждения.

У пациентки женщины такие предсказательные сны в основном касаются параноидных переживаний. В ее случае часто разыгрываются ссоры, которые она «предсказывает» во сне. Здесь имеется в виду тип ссоры, с которым я уже хорошо знакома. Такая ссора характеризуется необычайно автоматическим развитием, и, по-видимому, совершенно не зависит от моей реакции.

Например, если пациентка начинала сессию с обвинения «Вы нахмурились, глядя на меня», независимо от моих ответов (интерпретации, уточняющие вопросы или даже молчание), ссора развивалась в строго автоматическом порядке. В свое время я перепробывала целый ряд ответов.

Например, если я говорила: «Вы боитесь, что я злюсь на вас за то, что вчера вы хлопнули дверью», она могла ответить: «Так и есть, вы злитесь на меня». Если я молчала, она говорила: «Теперь вы не только хмуритесь, но и молчите, а это еще хуже». Я никогда не говорила: «Я не нахмурилась», я пыталась показать ей, что ей не пришло в голову, что она могла ошибаться в своих ощущениях. Но это только усугубляло ссору, она злилась еще больше, ведь теперь я не только хмурилась, но еще и обвиняла ее в ненормальности. В любом случае, у меня было ощущение, что мой ответ совершенно не имеет значения, и ссора, в которой мне была назначена определенная роль, продолжается совершенно автоматически.

Однако в какой-то момент, обычно когда интерпретация затрагивала какую-то фундаментальную тревогу, она могла рассказать мне сон, и тогда оказывалось, что ссора, которую мы должны были бы вести в сеансе, является почти дословным повторением ссоры, которую она на самом деле пережила во сне, или со мной, или с матерью или отцом, или с какой-то скрытой фигурой переноса, такой как учитель. Эта реакция на интерпретацию, т.е рассказ о сне, происходит только тогда, когда ссора исчерпала себя, по крайней мере на время. Другие похожие интерпретации, сделанные ранее в сеансе, были бы проигнорированы или вплетены в ссору.

Я уже узнаю характерное чувство, возникающее у меня в контрпереносе: это похоже на ощущение марионетки в чужом кошмаре, когда ты не можешь сделать ничего, кроме как играть навязанную тебе роль, обычно роль преследователя. Так что теперь, когда ссора начинается таким образом, я иногда просто говорю: "Вы поссорились со мной или с кем-то вроде меня в сне", и иногда это устраняет необходимость разыгрывать ссору на сессии. Это похоже на то, что в этих пророческих снах обоих пациентов, сны действуют как то, что Бион называет "определяющей гипотезой" (Бион, 1963). Они детализируют, как должна развиваться сессия.

Я задумалась, чем пророческие сны отличаются от эвакуирующих снов, например, того типа, которые видит мой пациент мужчина, или того, которые сновидит женщина, когда они, как бы, переходят в реальность. Я думаю, что они несколько различаются. Я считаю, что эвакуирующий сон действительно успешно эвакуирует что-то из внутреннего восприятия пациента. Так, когда мой пациент видит сон о том, как он оплакивает свою мать, ему не нужно ее оплакивать. Предсказательные же сны, по-видимому, не совсем успешно выполняют эвакуацию, и они остаются в психике пациента как плохой объект, от которого пациент должен избавиться, разыгрывая сон. Эвакуация, похоже, не завершается, пока сон не будет пережит, и разыгран. Это особенно заметно у женщины-пациентки: переживание ссоры, рассказ о сне, получение интерпретации приносят ей огромное облегчение, но я не убеждена, что это облегчение связано с полученным инсайтом. Похоже, что оно больше связано с ощущением завершенной эвакуации.

В заключение: можно сказать, что мы далеко не исчерпали возможности понимания мира снов, открытого Фрейдом, но наше внимание все больше привлекает форма и функция сновидения, а не содержание снов. Именно форма и функция отражают и помогают прояснить нарушения в функционировании эго.

Список литературы

Бион, В.Р. (1957). Разграничение психотических и непсихотических личностей. Международный журнал психоанализа, 38, 266–275. — (1958).
О галлюцинации. Международный журнал психоанализа, 39, 341–349. — (1963). Элементы психоанализа. Лондон: Heinemann. Джонс, Э. (1916).
Теория символизма. В: Статьи по психоанализу. Бостон: Beacon Press, 1961, 87–144. Хан, М. (1974).
Приватность Я. В: Статьи по психоаналитической теории и технике. Нью-Йорк: IUP, с. 306 и далее.
Также в: Международный журнал психоаналитической психотерапии, 1972, т. 1, 31–35.
Кляйн, М. (1930). Важность формирования символов в развитии эго. Международный журнал психоанализа, 11, 24–39.
Сигал, Х. (1957). Заметки о формировании символов. Международный журнал психоанализа, 38, 391–397.