Патрик Кейсмент. Обучение у жизни: становление психоаналитика

Ненависть и контейнирование

Что я подразумеваю под ненавистью?

Ненависть обычно означает некоторую сильную неприязнь. Она может быть рациональной, как ненависть к незнакомому человеку, который вломился в отчий дом и разрушил его. Она может быть иррациональной, как у ребенка, который терпеть не может шпинат из-за его цвета. Она также может быть довольно сложной; так, мы ненавидим, если нас подвел человек, которому мы доверяли, в то же время мы можем ненавидеть и себя за то, что позволили обмануть себя тому, кто не заслуживал доверия.

Ненависть, которую мы чувствуем, может колебаться в пределах от коротких вспышек до ненависти, проходящей через всю жизнь, даже через поколения. На короткое время ненависть возникает, когда, например, ребенок не получает возможности поступить по-своему. Продолжающуюся ненависть человек может переживать к своему сопернику, угрожающему важным взаимоотношениям. Также возможна продолжающаяся и обычно иррациональная ненависть, которую некоторые чувствуют по отношению к определенной группе людей или нации, расе.

Мы можем ненавидеть некоторых людей за то, что они слишком похожи на нас, так как они могут отвлекать от нас внимание, тогда как мы желаем, чтобы нас считали уникальными. Равно как и за то, что некоторые люди не похожи на нас, их привычки и манеры кажутся нам странными, задевая сложившееся у нас представление о «подобающем» поведении или жизни. Мы можем, в частности, ненавидеть некоторых людей, потому что видим в них то, что не хотим видеть в нас самих.

Что я подразумеваю под контейнированием?

Детьми мы нуждаемся в значимых взрослых, особенно родителях, которые способны справляться с чем-то в нас, с чем мы пока не можем справиться сами. Сюда относятся наш гнев, наша деструктивность и наша ненависть. Если наши родители не способны на такое сдерживание, мы, возможно, будем ждать и искать его в других. Если мы не находим необходимого нам сдерживания в других, наиболее вероятно, мы вырастем с уверенностью, что в нас есть что-то, непреодолимое для других.

Есть два особенных пути, по которым ребенок может развиваться, не найдя в других адекватного и надежного сдерживания. Ребенок может начать выходить из-под контроля, становясь все более трудно управляемым. В данном случае, бессознательно идет поиск твердого сдерживания, которое, не было найдено до сих пор, сдерживания, которое, в конечном итоге, будет достаточным для управления чем-то, с чем никто раньше, как казалось, справиться не мог. Винникотт рассматривал такого ребенка, как все еще бессознательно надеющегося обрести необходимое.

Другой исход может быть, когда ребенок встает на путь развития «ложной самости» вследствие появления чувства, что он один должен быть ответственным за сдерживание, которое другие, похоже, обеспечить не могут. Под «ложной самостью» здесь подразумевается публичная маска, которую иногда одевает неблагополучный ребенок, чтобы иметь возможность спрятать наиболее искренние мысли и чувства. Вместо того, чтобы стать еще более трудным, ребенок становится податливым, беспокойным в желании угодить и, таким образом, неестественно хорошим. Такой ребенок, кажется, оставил надежду найти то, что было ему так необходимо от других. Он может начать бояться, что родители могут не выжить, пока они не защищены постоянно от чего-то внутри ребенка, он чувствует, что этого для них может быть «слишком много». Таким образом, ребенок в своем воображении заботится о родителях, которые сами могут только выглядеть заботящимися.

Ненависть в связи с контейнированием

Когда дети чувствуют ненависть, она часто захватывает их намного больше и выражается более определенно, чем это происходит у большинства взрослых. Дети имеют тенденцию к колебаниям между всепоглощающей любовью и всепоглощающей ненавистью. Это то, что мы, взрослые, можем спокойно называть «амбивалентностью». Но ребенок не может быть спокойным по отношению к этим чувствам. Маленький ребенок часто испытывает необходимость держать два этих состояния психики отдельно друг от друга, потому что он не может справиться с конфликтом между такими противоположными чувствами, испытываемыми к одному и тому же человеку.

Многое зависит от того, как понимается ненависть ребенка, и как ее принимают. Для матери бывает очень трудно понять, что ее ненавидят и что с ней обращаются как с плохой матерью, когда она действительно делает все от нее зависящее, чтобы быть хорошей. Например (как в предыдущей части), когда ребенок настаивает на своем, ему понадобится родитель, который знает, когда нужно сказать «Нет». Но ребенок, который не получает то, что он хочет, будет часто впадать в припадки ярости, чтобы разрушить попытки родителя быть твердым. В ответ на более громкие крики или даже вопли родитель может сдаться.

Такое поведение с приступами гнева часто направлено на то, чтобы заставить родителя почувствовать себя плохим для увеличения шансов получить требуемое. Таким образом, от матери может понадобиться намного больше доверия, чтобы сконцентрироваться на своей собственной любви к ребенку именно в то время, когда ее заставляют чувствовать, как будто она его не любит. Часто соблазн поддаться приступам ярости своего ребенка возникает у матери, потому что она желает казаться любящей и чувствовать любовь, тогда как в глубине души она может быть движима желанием избавиться от чувства ненависти, как от своего, так и от ненависти ребенка (как с Ритой в главе 4).

Когда родители или те, кто заботится о ребенке, поддаются приступам его гнева с излишней готовностью, для ребенка это может быть только ложным триумфом. Снова и снова получая свое, такие дети начинают полагаться на это как на доказательство того, что они любимы. Но это не может заменить опыта более глубокой любви, любви родителя, который также способен выносить ненависть ребенка. Часто это именно та твердость и контейнирование, когда родитель способен устанавливать границы, которые ребенок бессознательно ищет в истериках и других формах трудного поведения.

К несчастью, не находя необходимой поддержки, ребенок может прийти к выводу, что в его поведении есть нечто, с чем родитель не может справиться. В отличие от принимающего родителя и помогающего контейнировать то, что ребенком может восприниматься как прячущийся в ребенке неконтролируемый монстр, родитель может попытаться откупиться от этого, сдаваясь требованиям ребенка. Тогда такой ребенок на более глубоком уровне не чувствует, что его любят, он также лишен безопасности, которая сопутствует твердому, но заботливому контейнированию. И он, вероятно, чувствует, что внутри него действительно есть что-то плохое, может быть его гнев или ненависть, которая слишком велика, чтобы ею мог управлять даже родитель.

Немного теории по существу

В этом разделе я представляю некоторые концепции, которые я считаю особенно полезными в клинической работе, связанной с такими проблемами, как ненависть и контейнирование. В данной работе я довольно много цитирую Винникотта, но не потому, что пытаюсь применять его теории к клинической практике. Скорее, это вызвано тем, что следование за моими пациентами весьма часто снова приводит меня к Винникотту. Это также часто справедливо и в отношении некоторых работ Биона.

Во-первых, я хочу вернуться к концепции Винникотта об антисоциальной тенденции (см. главу 1). Усматривая эту тенденцию в отношении кражи, он видел ее и в отношении деструктивности: в соответствии с данной тенденцией, ребенок может быть в поисках чего-то недостающего, например, сдерживания, которое способно дать более полное ощущение себя живым, чем прежнее ощущение, безопасное для выражения.

Важным в этих формах, предшествующих нарушенному поведению, является то, что должен найтись кто-то, способный распознать этот бессознательный поиск, готовый удовлетворить «момент надежды», как его называл Винникотт (1956, 309). Под этим он подразумевал, что ребенок (как Сэм из главы 3) нуждается в ком-то, кто сможет распознать бессознательный поиск, выраженный в трудном поведении, бессознательную надежду, заключающуюся в том, что это поведение смогут не только понять, но и удовлетворить потребность, выраженную через него.

Когда этот момент надежды удовлетворен, потребности, выраженной в трудном, даже полном ненависти поведении, могут начать уделять внимание, и тогда трудное поведение постепенно может стать излишним. Это происходит потому, что контейнирование, которого недоставало, и которое ребенок бессознательно искал, теперь найдено (как с Джой в главе 4).

Тем не менее, если этот момент надежды не удовлетворяется, мы можем ожидать эскалации трудного (предшествующего нарушенному) поведения, и перехода его во все более проблематичное. Бессознательный поиск начинает включать тех, кто находится за пределами дома, например, учителей и, возможно, даже полицейских. Мы также можем видеть, что такой ребенок начинает наказывать окружающий мир, за свои неоправдавшиеся надежды, и трудное поведение, предшествующее нарушенному, часто перерастает в настоящее правонарушение, а иногда – и в серьезную криминальность. Ультимативное контейнирование, если оно вообще бывает найдено, может быть найдено случайно в каком-нибудь учреждении типа больницы или тюрьмы, скорее, чем в отношениях с личностью.

Винникотт напоминает нам, что растущий ребенок, и в особенности подросток, нуждается в поиске конфронтации с родителями или другими взрослыми. Об этом он говорит так: «Конфронтация относится к такому контейнированию, которое является не наказывающим, не мстительным, но имеющим свою собственную силу» (1971,150). Он также предупреждает нас, что, если родители отклоняют требования растущего ребенка, он или она придут к ложной зрелости. Вместо того чтобы стать зрелым взрослым, подросток может превратиться в тирана, ожидающего, что каждый будет ему уступать.

В «Использовании объекта» Винникотт (1971) пишет далее о потенциально творческих аспектах деструктивности. Здесь он описывает, как ребенок может в фантазии «разрушить» объект, представленный в психике.

Для внешнего объекта (т. е. реального родителя или реального аналитика) необходимо суметь пережить это уничтожение, не разрушившись и не отомстив. Таким образом, обнаружится, что у родителей или аналитика есть собственные силы, а не только те, которыми ребенок или пациент наделил их в фантазии для защиты от всего, что, предположительно, для них было бы слишком тяжело вынести.

Некоторые читатели, тем не менее, найдут слово «объект» странным в этом контексте. Когда аналитики говорят о «внутреннем объекте», они имеют в виду воображаемый образ, который может сложиться у человека, или то, чего нет в действительности.

Качества, которыми этот объект наделяется в психике, отражает наши представления о других, к кому мы затем относимся в соответствии с этими, обычно не вербализованными допущениями – так, как в моем случае с Мервином Стоквудом в главе 2. Но любой человек всегда, в некоторой степени, будет отличаться от этого представления.

В своей статье «Ненависть в контрпереносе» Винникотт говорит:

«Аналитик должен быть готов вынести напряжение, не ожидая от пациента, что он будет сознавать все, что делает аналитик, возможно, в течение длительного периода. Чтобы это сделать, он должен быть хорошо осведомлен о своем страхе и ненависти. Он находится в положении матери не родившегося или только что родившегося ребенка. В конечном счете, он должен быть в состоянии сказать своему пациенту, через что он прошел в интересах пациента, но анализ может никогда не зайти так далеко».
(Винникот, 1947,198)

Также очень полезным я нашел описание контейнирования, сделанное Бионом очень полезным в терапевтической практике. В «Теории мышления» (1962) он разъяснил, как важно, что мать может принять в себя душевное страдание своего ребенка. Ей нужно быть в состоянии вынести столкновение с тем, что не может вынести ребенок, так, чтобы в итоге ребенок мог получить свой страх обратно, но уже в более поддающемся управлению виде, переработанном матерью, которая смогла справиться с ним.

Бион также обсуждает неспособность контейнировать. Если мать не способна вступить в контакт с невыносимым для психики состоянием своего ребенка, или если она совершенно не справляется с этим состоянием, уже будучи в контакте с ним, то ребенок не получает свое состояние обратно более приспособленным для управления. Вместо этого он испытывает еще более худшие ощущения от того, что мать также не смогла вынести этого. Ребенок тогда приходит к опыту встречи с «безымянным ужасом» (Бион, 1962). Этот ужас когда-нибудь может получить название, но только если кто-то еще сможет вынести соприкосновение с ним.

Пациенты не так уж редко приносят в аналитическую ситуацию что-то от этого безымянного ужаса. В этом случае пациенту необходимо, чтобы аналитик смог вынести воздействие того, что обсуждается, и действительно находиться с этим в контакте. Но может пройти много времени, пока пациенты не побоятся поверить, что контейнирование, оказываемое аналитиком, реальное, а не просто воображаемое.

Клинический пример

Мать г-на Д. забеременела им, когда ей было уже за 40, он был единственным ребенком, появившимся на свет в результате незапланированной беременности. Она не хотела детей, будучи полностью поглощенной своей работой. Его отец был к тому времени алкоголиком, который редко, если вообще когда-то, был способен поддержать жену в воспитании ребенка. Отец умер, когда пациент был подростком.

Г-н Д. вырос с чувством боязни предъявлять какие бы то ни было требования к своей матери. Тем не менее, иногда он осмеливался передавать свою душевную боль ей, при этом часто замечая, что она, казалось, была не способна переносить даже самые естественные его нужды.

В результате г-н Д. пришел к выводу, что он стал слишком невыносим для своей матери. Он стремился защитить ее от своих чувств, в частности от любых своих обременительных нужд. Он часто ненавидел ее, но притворялся, что любит. Более того, он чувствовал, что мать часто притворяется, что любит его, тогда как ему представлялось, что на самом деле она его ненавидит. И он пришел к заключению, что она желала, чтобы он не родился.

Чтобы избежать ужасающих последствий своей собственной ненависти и того, что он вообразил относительно нее, г-н Д. научился быть хорошим и отзывчивым ребенком, даже если его чувства были поверхностными и фальшивыми. Г-н Д. боялся в чем-то нуждаться. Еще он боялся быть критичным по отношению к другим, и особенно внушал страх его гнев. Он чувствовал, что это смертельно.

В отношении этого он вспомнил и рассказал мне ключевое воспоминание из своей жизни, когда ему было четыре года. Он помнил, что наиболее сильно ненавидел своих родителей, когда они дрались. Однажды, когда его родители дрались в другой комнате, он подумал, что судя по доносившемуся ужасному шуму они собираются убить друг друга. Потом драка прекратилась и воцарилась мертвая тишина. Г-н Д. сразу же подумал, что он убил родителей своей сильной ненавистью. В панике он побежал к соседям за помощью, сказав им, что его родители погибли. Он запомнил, что был очень строго наказан за то, что вовлек в происходящее у них дома кого-то еще.

На протяжении долгого времени в этом анализе г-н Д. навязчиво следил за моим лицом каждый раз, когда приходил в мой кабинет. Он также прислушивался к моему голосу во время сессии, чтобы уловить любые нотки, свидетельствующие о характере моего настроения. Скоро стало ясно, он почти всегда ожидал, что я буду критиковать его, отвергать, проявляя нетерпимость, гнев и даже больше. И как бы я ни был тепло настроен по отношению к нему (я был очень осторожен, чтобы не разубедить его в этом, сказав ему о своих чувствах), он никогда не осмеливался поверить, что я мог быть хорошо расположен к нему.

Однажды, на третьем году анализа, г-н Д. внезапно взорвался на сессии, заговорив со мной совершенно по-новому:

«Я пришел к заключению, что вы совершенно бесполезны как аналитик. Я ничего не вынес из этого анализа. Все это было напрасной тратой времени. Вы – никуда не годный аналитик, по крайней мере, для меня. Может быть, вы приносите пользу другим людям, но не мне».

Г-н Д. продолжал в этом духе большую часть сессии. Раньше он никогда так со мной так не разговаривал, и я не слышал, чтобы он разговаривал подобным образом с кем-то еще.

В процессе своей внутренней супервизии я заметил (в моем контрпереносе) два очень разных отклика. Я слышал, что г-н Д. предпринял совершенно опустошающую атаку на меня, и понял, что легко могу почувствовать себя серьезно оскорбленным. Я также заметил, что ненавижу человека, который так глубоко ранил чувство моего Я как аналитика. Но наряду с этим я обнаружил чувство клинического оптимизма. Большую часть своей жизни этот пациент относился к людям через ложную самость. Казалось, что он обращался ко мне от той части себя, которая была намного более реальной. Возможно, это могло быть началом прорыва.

Я оставался молчаливым большую часть сессии, приняв эту атаку, и старался не защищать себя. Перед самым концом я сказал ему:

«Я должен очень серьезно отнестись к тому, что вы говорите. Возможно, я разочаровал вас, как вы говорите, поэтому я должен очень тщательно это обдумать. Но в то же время не могу не заметить, что вы говорили со мной так, как, по-моему, не могли бы говорить со своей матерью или с кем-нибудь еще».

Г-н Д. некоторое время помолчал, потом ответил: «Да, это правда».

На следующей сессии г-н Д сказал, что почувствовал огромное облегчение, когда я позволил ему говорить со мной таким образом. Он никогда не мог вообразить, что я смогу это принять, и я не разрушился и не отомстил. Его отец разрушился бы. Его мать отомстила бы ему.

Теперь я опишу фрагменты сессий из следующего года данного анализа. Эти сессии были на неделе, когда я собирался уехать на четверг и пятницу. Явное содержание этих сессий вращалось вокруг темы, которую я назову «капающая труба».

На одной из сессий после некоторого начального молчания г-н Д. стал рассказывать мне о давней проблеме с его квартирой. У него была труба, которая протекала и не давала ему спать, но по этому поводу никто ничего не предпринимал. К сожалению, хозяин квартиры жил далеко и сам не видел этой проблемы. Он только слышал о ней от пациента.

Наконец проблему вроде бы собрались как-то решить. Предполагалось, что водопроводчик приходил накануне выходных, но труба продолжала протекать. Г-н Д. не знал, появлялся ли водопроводчик вообще в пятницу, или он приходил, но не нашел, в чем проблема. Г-н Д. знал, что смотровое окно в то время заклинило, поэтому, если бы водопроводчик попытался заглянуть через него, он бы не смог увидеть, где была проблема или была ли она вообще.

Г-н Д. снова связался с хозяином и тот пообещал, что скажет водопроводчику прийти еще раз. После этого пациент замолчал, явно ожидая, что я скажу что-нибудь. Во время этого молчания я размышлял, на что мог намекать г-н Д. в анализе, была ли эта история чем-то большим, чем перечисление текущих проблем его внешнего мира. В результате я остановился на том, что его рассказ это «рассеянное озвучивание» главной темы, и сказал:

«Кажется, что здесь есть что-то, что было не в порядке довольно долгое время, и требовало внимания, и с чем ничего не было сделано – ничего существенного».

Мне казалось, что это был довольно невразумительный ответ на то, что он сказал. Но г-н Д. удивил меня, даже шокировал, когда подхватил его с энтузиазмом. «Да, – сказал он многозначительно. – Я думаю, это возвращение к одному “Нет”, и я нуждался в вас, чтобы это понять».

Г-н Д. ссылался на пору своей поздней юности, к которой он часто возвращался в этом анализе. Он был увлечен девушкой, я назову ее здесь Сарой. Они уже говорили о том, что поженятся. Потом Сара уехала на каникулы одна, когда он не мог оставить свое обучение и поехать с ней. Пока ее не было, г-н Д. обнаружил, что так сильно ревновал Сару, что почувствовал себя вынужденным последовать за ней. Некоторое время спустя он начал чувствовать то, что он описал как совершенно новое «Нет», поднимающееся внутри него. Он знал только, что не сможет жениться на Саре. Он также знал, что он должен сказать это «Нет» Саре. Но вместо этого он просто дал отношениям угаснуть. С тех пор, когда г-ну Д. было плохо он понимал, что не в состоянии сказать «нет», которое он чувствовал очень глубоко. Это «глубокое Нет», сказал он мне, заставило его почувствовать себя реальным внутри себя самого, так, как он никогда не чувствовал раньше. Но он упустил шанс сказать это.

Раньше мы часто говорили об этом «Нет» в отношении Сары, и я хотел бы думать что, мы подошли к пониманию этого. Например, мы исследовали возможность, что он был встревожен своим чувством ревности, возможно, ему было необходимо защитить себя от возникновения такого интенсивного чувства ревности снова. В другой раз я фантазировал, было ли это зависимостью от другого человека, показавшейся такой опасной и приведшей затем к чувству ревности. Или же это была его нетерпимость к установлению рамок со стороны другого человека, как в случае с Сарой, которая стала думать, что они поженятся? Возможно, это было необходимостью – сказать «Нет» принятию на себя обязательств и т. д. Это могло отражать многие важные вещи, включая «нет», которое ребенок должен выразить матери и – позже отцу, возможно, в процессе сепарации. Но сейчас г-н Д. говорил, что обсуждаемая проблема, «с которой ничего не делали» опять отнесена к тому «Нет».

Сначала я почувствовал раздражение, услышав, что г-н Д. опять возвращается к этому «Нет». Что в этом было такого, чего я еще не понимал? Почему он продолжал эту тему?

Однако я знал, что должен быть очень осторожен, чтобы не поддаться влиянию моего контрпереноса. Г-н Д. продолжил:

«Я не был способен сказать Саре «Нет», потому что я чувствовал, что это может разрушить ее. Я же останусь один наедине со своим страхом и с невыносимой раной. Мне казалось, что для нее будет гораздо безопаснее получать известие постепенно, так, чтобы оно не сработало. Но я не смог сказать ей это настоящее “Нет”. И это “Нет”, которое я нашел внутри себя, чувствовалось как единственный настоящий опыт, который я могу вспомнить».

Тогда я начал вспоминать, что г-н Д. уже несколько раз возвращался к Винникотту, говоря, что он чувствовал, что он, похоже, понял ранний опыт детей, как никто другой. Я размышлял, насколько хорошо я понимал детский опыт г-на Д. Затем я обнаружил, что у меня возникли ассоциации со страхом г-на Д. разрушить Сару, напоминающим, что Винникотт писал о необходимости ребенка «разрушить объект», чтобы затем обнаружить, что объект выжил, будучи «уничтоженным». Я сказал:

«Я думаю, что ключ здесь в мысли, что вы могли уничтожить Сару, сказав это глубокое “Нет”, которое вы нашли внутри себя. Это напоминает мне, что сказал об этом Винникот. Человек нуждается в способности разрушить объект в своем воображении, чтобы затем обнаружить, что объект выжил, будучи уничтоженным».

[Обычно я не использую аналитический жаргон или теорию на сессии, но здесь я почувствовал, что в данном случае это приемлемо, так как знал, что г-н Д. читал об этом.]

Г-н Д. сказал. «Да, он действительно чувствует что-то подобное». Потом, подумав еще, я продолжил:

«Я полагаю, вы не смогли рискнуть уничтожить и вашу мать, и вашего отца в вашем воображении, так как вам могло казаться, что они были слишком хрупкими, чтобы ими можно было рисковать. Я думаю, это могло оставить вам чувство, что они могли выжить, только если бы вы постоянно защищали их от чего-то в вас, что, по вашему мнению, могло их уничтожить».

Г-н Д. согласился и с этим и продолжил исследование дальше. Его отец чувствовал себя разрушенным человеком практически на протяжении всего детства г-на Д. Состояние его матери также ощущалось им как хрупкое, так как она, казалось, выжила только благодаря своим ответным мерам. Я часто слышал о взрывах ее гнева, если он когда-нибудь осмеливался ей перечить, или требовал от нее что-то. Он всегда чувствовал, что ему приходилось поддерживать ее, и только тогда она выживала как мать. Фактически, он пришел к убеждению, что поддерживал ее выживание, приспосабливаясь к ней, будучи хорошим, уступчивым и не прекословя ей. Наконец мы дошли в сессии до момента, когда я сказал:

«Я думаю, что для вас было очень важным продолжать не соглашаться со мной по поводу этого “Нет”. По-моему, вам было необходимо продолжать показывать мне, что я не понял самые важные вещи об этом».

Г-н Д. сказал: «Это верно. Я думаю, что вы это еще не поняли», и я ответил:

«Итак, это может быть то, что вы нашли способ сказать мне «Нет», не согласиться со мной и рискнуть не защищать меня предположением, что я почти смог понять это. Теперь ясно, что я не понимал этого таким образом, каким вам это было нужно больше всего. И я думаю, вы должны были осмелиться сказать мне об этом, несмотря на то, что вы могли бояться моей неспособности принять это или какой-то мести с моей стороны в ответ на ваши слова».

Г-н Д. согласился. Чуть позже в сессии, ближе к концу, я прокомментировал, что теперь мы сможем посмотреть, насколько существенными были сделанные им открытия. Я добавил:

«В действительности было нечто, по-прежнему требующее внимания. Что-то, что было замаскировано отсутствующим хозяином квартиры или водопроводчиком, на что пришлось бы обратить внимание. Теперь мы должны обратиться к центральной проблеме, которую вы пытались донести до меня. (Пауза). К счастью, вы осмелились рискнуть и возвращались к этому так часто, как это было необходимо, до тех пор, пока я не смог понять это лучше.

После некоторого последующего исследования г-н Д. сказал: «Странно, я чувствую, что вы начали понимать».

В среду, на последней сессии на этой неделе, так как я собирался отсутствовать следующие два дня, мы пришли к следующей последовательности.

Г-н Д.: «Сегодня я чувствую неприязнь по отношению к вам, сильную злость. Я не знаю почему».

П.К.: «Злиться можно по очень многим поводам».

Г-н Д.: «Да. Почему вы раньше этого не поняли? И вы собираетесь уезжать».

П. К.: «Я вижу, что сейчас действительно очень плохое время для отъезда».

Г-н Д.: «Я вынужден был защищать мать, и я продолжал ее защищать. Может быть, я не должен был. Но это было бы такой пустой тратой времени и сил, если это было не нужно».

П.К.: «Я думаю, что проблема здесь как в «танце солнцу».

Здесь я ссылаюсь на аналогию из антропологии, на которую я ранее указывал г-ну Д. Я говорил ему, что раньше существовало примитивное общество на островах Южного моря, члены которого должны были подниматься очень рано каждое утро и исполнять «танец солнцу». Они делали это потому, что пришли к выводу, что без солнца они бы все умерли. Итак, каждое утро, перед рассветом, они танцевали для солнца, и этот ритуал никогда не нарушался. Солнце всегда вставало над горизонтом, начинался новый день. Я использовал эту аналогию, чтобы попытаться показать, как возникла бессознательная фантазия г-на Д. о том, что без постоянной защиты влияние его внутренней реальности (как он предполагал) было бы слишком разрушительно для другого человека, чтобы он мог выжить.

Сессия продолжалась:

П.К.: «Итак, большую часть вашей жизни вы проводили, защищая другого человека. Вы видели других людей, как всегда нуждавшихся в такой защите от вас. Но что, если это не было необходимо? Я могу видеть, что это может поставить вас перед лицом ужасного ощущения, что столько времени и усилий были потрачены впустую».

Г-н Д.: «Да, и я защищал вас все это время от этого “Нет”».

П.К.: «Итак, вы сейчас, наверное, думаете, а что, если я не нуждался в вашей защите? Это также могло показаться такой же пустой тратой забот и усилий, которые вы посвящали мне».

В этот момент г-н Д. залился слезами, а потом плакал на протяжении всей сессии – в первый раз в своем анализе.

В конце он смог сказать: «Некоторые вещи нельзя выразить словами». Я ответил: «Слезы могут выразить то, что не могут слова».

Я не мог допустить, что тогда мы действительно что-то сделали с этим важным переживанием. В лучшем случае, мы могли только начать по-другому это видеть. По крайней мере, г-н Д. нашел путь подсказать мне, как пересмотреть то, о чем мы так часто думали раньше. В этот раз мы смогли достигнуть момента, когда проблема высветилась в аналитической ситуации. Теперь я явно стал человеком, который должен был столкнуться с этим «Нет». Теперь он осмеливался сказать мне: «Нет, вы все еще не уловили смысла. Вы не понимаете самого главного».

В этих условиях стало возможным вернуться к центральным отношениям г-на Д. и посмотреть, как в каждом случае они нуждались в его защите от этого «нет», как ему казалось, и от которого, он чувствовал, они могли разрушиться.

Как мать, так и отец г-на Д., с его точки зрения, были на грани выживания. Как же в таком случае он мог когда-нибудь отважиться проверить наиболее естественную и распространенную фантазию детей, что родители могут оказаться уязвимыми для того, что ребенком переживается как всемогущество? Эта фантазия реально могла быть проверена только в случае их (или других людей) выживания без краха или отмщения, так, чтобы стало возможным найти новый вид отношений там, где мир реален. Только тогда ребенок находит в родителях (или в других людях) их собственную силу, а не только силу, которую они, кажется, получают, когда ребенок защищает их от того, что кажется ему слишком разрушительным для них.

В аналитической ситуации г-н Д. начал вовлекаться в процесс тестирования моей личности. Он начал говорить «Нет» моим попыткам понять его, и делал это до тех пор, пока случайно что-то от этого самого глубокого «Нет» не было привнесено в наши отношения. Испытание, которому я подвергся, должно было прояснить, смогу ли я распознать следующее: обращу ли я внимание на это, или я буду продолжать традиционную сессию, пройдя мимо того, с чем мы должны были срочно разобраться? Было похоже, что теперь появился шанс, что капающей трубе и тому, что она представляла, наконец могли уделить должное внимание.

Зигмунд Фрейд. "Отрицание" 1925г