«Оживить ее было смыслом моей жизни»
Размышления о подчинении и жертве как последствиях злокачественной идентификации с нарциссическим родителем
Фиона Гарднер – психоаналитический психотерапевт. Она является автором книг «Путешествие домой: Открывая дверь к духовному выздоровлению» (Darton, Longman & Todd, 2004) и «Самоповреждение: Психотерапевтический подход» (Brunner-Routledge, 2001).
Статья впервые опубликована в British Journal of Psychotherapy 21 (1), 2004
Аннотация
В данной статье исследуются динамические процессы, возникающие у детей, растущих с нарциссическим родителем. Предполагается, что в результате злокачественной идентификации дети в разной степени склонны к подчинению и жертве, вызванной нарциссизмом. Подчинение, являясь частью жертвенной динамики, также служит средством идентификации, от которой, при отсутствии другой эмоциональной поддержки, младенец, а затем и ребенок, неохотно отказывается. Опираясь на личный и профессиональный опыт Д. В. Винникотта и Х. Дж. С. Гантрипа, статья обсуждает основной конфликт между поглощением нарциссическим родителем и его отвержением.
Психотерапевтические отношения предоставляют пространство для признания системной взаимосвязи, лежащей в основе злокачественной идентификации, и ужасной зависимости, связанной с этим. Благодаря хорошим личным отношениям доброкачественная идентификация с терапевтом может начать заменять то, что ранее было так прочно удерживаемо. Краткие выдержки из двух незавершенных психотерапий с молодыми людьми используются для иллюстрации определенных аспектов терапевтической работы.
Введение
В этой статье я исследую динамику, возникающую, когда ребенок чувствует необходимость пожертвовать значительной частью себя ради нарциссического родителя. Я предполагаю, что это включает как подчинение, так и жертву. По мере того как младенец подчиняется нарциссизму родителя, его истинное «я» приносится в жертву, уходит в укрытие и защищается ложным подчиняющимся «я».
Важно подчеркнуть, что подчинение также служит средством идентификации, от которой, при отсутствии другой эмоциональной поддержки, ребенок неохотно отказывается. Таким образом, возникает основной конфликт, включающий тревожную борьбу между поглощением и отвержением в рамках этой злокачественной идентификации. Стремление к сепарации и страх за выживание в случае отделения создают сложную дилемму, особенно когда ребенок достигает подросткового возраста и пытается покинуть дом.
Клинически я ссылаюсь на попытки двух молодых людей справиться с этим конфликтом в процессе сепарации от своих нарциссических матерей. Оба пациента проходили психотерапию дважды в неделю на протяжении двух-трех лет. Во втором случае нарциссический родитель также страдал от депрессии. Терапевтическая задача для молодого человека понимается как необходимость отказаться от злокачественной идентификации в достаточной степени, чтобы развить доброкачественную идентификацию с психотерапевтом.
Теоретическая основа моего понимания этой клинической работы в значительной степени сформирована трудами специалистов независимой традиции. Интересно, что дополнительное измерение профессиональным текстам придают опубликованные рассказы о личном детском опыте Д. В. Винникотта и Х. Дж. С. Гантрипа, которые я также использую, так как их аспекты перекликаются с опытом двух описанных пациентов.
«Дерево» и «Колени»
В этом разделе я кратко описываю личные переживания Дональда Винникотта и Гарри Гантрипа и их значимость для дилеммы ребенка в отношениях с матерью, погруженной в себя и страдающей депрессией. Первая часть заголовка этой статьи отражает конфликт, описанный в стихотворении Винникотта «Дерево», написанном им в возрасте 67 лет. В этом стихотворении есть такие строки:
Мать внизу рыдает
рыдает
рыдает
Такой я ее знал.
Однажды лежа на ее коленях,
как сейчас на мертвом дереве,
я научился заставлять ее улыбаться,
сдерживать ее слезы,
снимать с нее вину,
исцелять ее внутреннюю смерть.
Оживлять ее было смыслом моей жизни.
(Винникотт, цитируется у Филлипса, 1988, с. 29)
Адам Филлипс (1988), обсуждая это стихотворение, объясняет, что до того, как Винникотта отправили в пансион в возрасте 13 лет, он делал уроки, сидя на особом дереве в саду. Филлипс отмечает, что в стихотворении присутствует образ распятого Христа, а дерево символизирует Крест. Стихотворение отражает дилемму ребенка: как справиться с отсутствием матери, вызванным ее нарциссическим самопоглощением и депрессией. Оно намекает на стратегию подчинения и жертвенности, при которой ребенок отказывается от собственной жизненной энергии и, в некоторых случаях, от ощущения своего «я», пытаясь оживить мать и таким образом восстановить отношения с ней хотя бы в какой-то форме.
Схожая динамика, как между Дональдом Винникоттом и его матерью Элизабет, наблюдается в отношениях Гарри Гантрипа с его матерью Харриет. У.Р.Д. Фэрберн назвал идентификацию Гантрипа с мученическим аспектом матери «неврозом распятия»:
«Он не должен был расстраивать ее или увеличивать ее бремя, но должен был разделять ее страдания: жертвенное служение «преданного сына», в то время как внутренне он тайно готовился разорвать эти связи – только для того, чтобы снова обнаружить себя связанным с ней на глубинном уровне из-за «тревоги разлуки», которая принуждала его вновь идентифицироваться с ней».
(Хазелл, 1996, с. 125)
Дилемма между поглощением и сепарацией (ср. с «основным комплексом» у Глассера, 1992; и его переосмыслением как «конфликт пленения» в контексте саморазрушительного поведения у Гарднера, 2001) ярко изображена Гантрипом в его описании «основной проблемы умирания на коленях матери ... поглощения матерью и смерти как отдельной личности» (Хазелл, 1996, с. 268).
На протяжении всей своей жизни Гантрип пытался осмыслить свои ранние переживания с матерью и отделиться от нее. В возрасте 3,5 лет он стал свидетелем того, как его младший брат Перси лежал мертвым и голым на коленях матери. Эта травма через 10 дней привела к его нервному срыву и 18 месяцам психосоматического заболевания, и повлияла на всю его последующую жизнь.
Позднее анализ у Винникотта, который последовал за лечением у Фэрберна, позволил Гантрипу сформировать доброкачественную идентификацию с аналитиком, который прекрасно понимал, что психическая смерть является результатом отсутствия материнских отношений. Это может быть следствием нарциссизма, депрессии или их сочетания, приводящего к эмоциональной отстраненности матери и утрате способности установить связь с ребенком.
Амнезия Гантрипа относительно событий до и после смерти Перси исчезла после смерти Винникотта. В серии снов он увидел и осознал нарциссизм «безликой деперсонализированной матери и черной депрессивной матери, которая полностью утратила способность к эмоциональной связи» (Хазелл, 1994, с. 365).
Как понимали и Гантрип, и Винникотт, как на личном, так и на профессиональном уровне, подчинение и жертвенность пересекаются и могут рассматриваться как все более отчаянные попытки удержать родителя, получить хоть какое-то удовлетворение и избежать болезненного конфликта, связанного с разлукой. В этом контексте они являются следствием злокачественной идентификации с нарциссическим родителем, неспособным к любви и эмоциональной близости.
Очевидно, что подчинение связано с внутренней жертвой растущего ребенка. Для поддержания ложного послушного «я» необходимо изгнание истинного «я» ребенка. Однако если подчинения оказывается недостаточно и родитель начинает болеть или получает какой-либо другой ущерб, то идентификация со страдающим родителем может стать обязательной и всепоглощающей.
На бессознательном уровне подавленный гнев послушного ребенка приводит к усилению тревоги и внутреннего конфликта. Иногда этот конфликт можно разрешить только путем превращения убийственной ярости на самого себя. В таких ситуациях жертва собственной «смерти», в переносном смысле, а иногда и буквально, может показаться единственным способом оживить или сохранить в живых другого человека.
Взросление с нарциссическим родителем
«Если ваш родитель был нарциссом, вы жили в мире, управляемом его капризами, которые исполнялись без малейшего снисхождения… Жить с матерью-нарциссом - это все равно что находиться под присмотром 6-летнего ребенка».
(из веб-страницы о нарциссическом расстройстве личности)
Психоаналитическое понимание нарциссизма - это сложная и многогранная концепция (например, Schwartz-Salant, 1982; Sandler и др., 1991; Mollon, 1993), рассматриваемая как часть нормального развития и как патологическое состояние. Мы можем проследить эволюцию взглядов Фрейда на этот вопрос, начиная с его ранних работ, опубликованных в 1909–1914 годах, где он описывает стадии от аутоэротизма к нарциссизму и затем к любви к объекту. В своей статье 1915 года он пересматривает свои идеи о начальной стадии нарциссизма, а в 1923 году в работе «Я и Оно» уточняет различие между первичным и вторичным нарциссизмом.
Фрейд рассматривал нарциссизм преимущественно как стадию психического развития, хотя эта стадия может оказаться точкой фиксации. Нарциссизм обычно понимается как состояние увлеченности своим собственным образом и как отсутствие любви к другим (Smith, 1995).
Теория объектных отношений предполагает, что способность к установлению отношений с объектами у нарцисса неизбежно снижена. Это обычно связано с крайними лишениями в раннем детстве или ранней травмой и тем, как человек справлялся с болезненным прошлым. Другими словами, нарциссизм рассматривается не как врожденное качество, а как результат дефицита окружающей среды (Fairbairn, 1952; Symington, 1993).
Теория привязанности вносит важный вклад в реляционную модель терапии. Она помогает понять не только эмоциональную депривацию и отсутствие надежной опоры у самого нарциссического родителя, но и формирующуюся в ребенке запутанность, возникающую из-за неуверенно-амбивалентной привязанности к непоследовательному родителю. Теория привязанности подчеркивает наличие глубинного страха перед близостью наряду с потребностью в ней.
«Здесь цепляющееся "я" является ложным, так как агрессия и автономия подавляются из страха, что они окажутся неприемлемыми и оттолкнут "надежную основу". Амбивалентный человек отрицает часть самого себя, чтобы сохранить связь с объектом». (Holmes, 2000, с. 166).
Хотя в развитии каждого человека присутствуют нарциссические черты, нарциссические моменты или раны нарциссизма, я хочу сосредоточиться на последствиях взросления с родителем, которого можно рассматривать как нарциссически нарушенного. Такой родитель постоянно оказывается неспособным воспринимать эмоциональные потребности ребенка и видеть его как отдельную личность.
Клинический опыт также показывает, что нарциссически нарушенный родитель может быть подвержен депрессии и состояниям «упадка духа», которые вызывают тревогу у ребенка, находящегося в симбиотических отношениях с родителем.
Купер и Максвелл (1995) предлагают пять критериев для описания «нарциссически нарушенной» личности, которые можно кратко изложить следующим образом:
1. Грандиозное чувство собственной важности или уникальности,
2. одержимость фантазиями безграничного успеха, власти и т.д; эксгибиционизм - необходимость постоянного внимания и восхищения, безразличие или нарциссическая ярость в ответ на критику или поражение,
3. нарушенные межличностные отношения, которые могут включать два из следующих признаков: чувство вседозволенности (ожидание особых привилегий без принятия взаимных обязательств), эксплуатация других людей, отсутствие эмпатии и стремление к контролю, а также чередование идеализации и обесценивания в отношениях (с. 18).
Нарциссическое расстройство личности как психиатрическая категория зачастую сложно отличить от других расстройств личности. Однако аналитический подход Кернберга (1984), описанный Байтманом и Холмсом (1995), рассматривает его как зрелую, но не менее сложную в терапии форму пограничного расстройства личности. (Bateman & Holmes, 1995, с. 227).
Подчеркнутая Бейтманом и Холмсом бедность и нарушение способности к «настоящей интерсубъективности» и установлению эмоциональных связей особенно актуальны для данного исследования. Антиреляционная (направленная против связей) природа нарциссической личности разрушительна для любых социальных структур, особенно для семьи. Это отмечает Гантрип, анализируя свою мать. Симингтон (1993) добавляет, что одной из ключевых черт нарциссизма является разрушение отдельности (с. 10, 18).
По Куперу и Максвеллу, когда нарциссически нарушенные личности становятся родителями, клинические данные показывают, что они не могут способствовать отдельному развитию своих детей: «Они лишают своих детей внутренней силы, воспринимая их только как продолжение самих себя» (Cooper & Maxwell, 1995, с. 27).
Именно это качество родителей вызывает серьезные проблемы, особенно в периоды отделения, такие как подростковый возраст.
Один из интернет-авторов в своей статье о чертах людей с нарциссическим расстройством личности пишет более откровенно, выходя за рамки академического дискурса: «Они неспособны на любящие поступки по отношению к кому бы то ни было или чему бы то ни было... Есть только один способ угодить нарциссу (и вам это не понравится) - потакать каждому его капризу, выполнять любое желание и соглашаться с его мнением по каждому мелкому поводу». Ее вывод так же прямолинеен: «Есть только один способ получить нормальное обращение от нарциссов: держаться от них подальше».
(http://www.halcyon.com/jmashmun/npd)
Однако, если нарциссический родитель - это ваша мать или отец, «держаться подальше» часто невозможно в детстве, но этот путь может начать открываться в подростковом возрасте.
Теоретические и клинические исследования сходятся во мнении, что нарциссически нарушенные личности страдают отсутствием самопознания и хрупким чувством собственного "я". Это приводит к путанице в отношениях, к крайностям либо гиперсимбиотической связи (слишком тесное переплетение), либо полной эмоциональной отстраненности.
Рафаэль-Лефф (1995) называет такие отношения «манипулятивной эксплуатацией и паразитическими связями» (с. 79). В своем обсуждении интернализации родительского нарциссизма она выделяет два способа проявления «соревновательной родительской экономики». При первом способе, «дети как продолжение родителя», т.е дети воспринимаются как «куклы в коробке», лишенные своей воли и свободы. Второй способ, синдром "сжатого воздушного шара" - потребности родителя полностью подавляют осознание ребенком своих собственных потребностей. «Обе эти позиции разделяют одно бессознательное убеждение - в систематической взаимосвязанности ресурсов жизненной энергии родителей и ребенка» (Raphael-Leff, 1995, с. 87–88).
Здесь можно увидеть вариант диады "господин-раб", с ее бессознательными динамиками связи и амбивалентностью.
Переход от бессознательной веры в «системную взаимосвязь» к осознанию «ужасной зависимости»
Рафаэль-Лефф описывает «системную взаимосвязанность» между нарциссическим родителем и ребенком как часть злокачественной идентификации.
Шенголд (1999) использует выражение «ужасная зависимость» для описания состояния пациентов, подвергшихся жестокому обращению в детстве, которым необходимо осознать свои переживания и их последствия. Эта категория включает тех, кто пережил эмоциональное, сексуальное или физическое насилие и вырос в условиях «тоталитарной семейной атмосферы», где все контролировалось сумасшедшими, жестокими или капризными родителями.
Шенголд, заимствуя фразу у Рэндалла Джаррелла, называет такие дома «одним из концлагерей Бога» (Shengold, 1999, с. 12).
Для пациентов, переживших злокачественную идентификацию с нарциссическим родителем, ключевым этапом в психотерапии становится осознание ужасной зависимости, которая лежит в основе этой идентификации. Это включает постепенное понимание как выгоды, так и ущерба, которые приносит такая идентификация.
Это осознание возможно только в контексте личных терапевтических отношений, где пациент может постепенно формировать позитивную идентификацию с психотерапевтом.
Как отмечает Джереми Хейзел (личное сообщение): «Психотерапевты нужны пациентам, чтобы видеть потерянное ядро их самости - ту часть личности, которую они сами больше не могут разглядеть».
Психотерапия становится своего рода введением в утраченные части самости, позволяя пациенту постепенно строить внутреннюю структуру, необходимую для ощущения себя отдельной личностью с отдельным существованием и потребностями.
Признание масштаба зависимости требует от пациента осознания силы этой идентификации и страха утратить образ заботливого родителя. Армстронг-Перлман (1994) пишет, что пациенты чувствовали себя «реальными» только в рамках отношений, которые они вот-вот потеряют. Однако они не осознавали степень нарциссических повреждений своих значимых других: «Такие пациенты часто предполагают, что, если они смогут подавить собственные потребности и полностью адаптироваться к нуждам других, их отношения могут предложить надежду, несмотря на высокую цену личного подчинения» (с. 224).
Она напоминает, что такие люди «зафиксированы» на своем выборе объекта и способе функционирования. Как указывал Фэрбэрн, для психического выживания младенцу необходимо поддерживать эти отношения. Фэрбэрн объясняет, что ребенок использует механизм интернализации для контроля неудовлетворяющего объекта:
«С целью контролировать неудовлетворяющий объект, [ребенок] использует защитный процесс интернализации, перемещая этот объект из внешней реальности, где он неподвластен контролю, во внутреннюю реальность, где есть перспективы сделать его более управляемым в роли внутреннего объекта»
(Fairbairn, 1951, с. 172).
Истоки уступчивости и жертвенности можно найти в борьбе младенца за предотвращение полного регресса в состояние инфантильной зависимости. Эта зависимость, хоть и пугающая, является необходимым этапом для интеграции личности и роста.
Под страхом потери и дезинтеграции младенец (а затем и пациент) все крепче цепляется за внутренние плохие объекты. Поэтому пациент сопротивляется процессу осознания природы этих отношений и чувствует страх краха.
Со временем может развиться более полное понимание родительского нарциссизма и даже сочувствие к родителю. Однако это также создает пространство для изучения роли второго родителя (если он был) и эдипальных аспектов, которые могут иметь значение.
Два описанных случая касаются эмоционально небезопасных матерей, которые нуждались в определенном поведении сына для поддержания собственного нарциссического баланса. В обоих случаях отец был недоступен. У сыновей сформировалась сильная зависимость от матери, поскольку у них не было альтернативной благоприятной идентификации с другим значимым взрослым.
Что-то важное было «получено» через боль этих отношений, и оба сына на бессознательном уровне приняли на себя назначенную им роль, поскольку это позволяло им чувствовать себя «любимыми» и нужными. Однако конфликт возник, когда появилась возможность изменений.
В обоих случаях и родитель, и ребенок были заинтересованы в поддержании ситуации: родитель находил самоподтверждение в «ложной самости» ребенка. Ребенок, отринувший свою истинную самость, зависел от утверждения со стороны родителя. Этот жизненно важный взаимосвязанный процесс был осознан в ходе терапии. Однако достижение подлинной независимости не было завершено по разным причинам.
Выбранные клинические примеры иллюстрируют важные аспекты зависимости и идентификации и их роль в психотерапевтической работе.
Виньетка 1: Разоблачение степени уступчивости
В возрасте 15 лет Эшли везде сопровождал свою мать, хотя, по его мнению, только тогда, когда она этого хотела. Они часто переезжали. У него не было собственных друзей, а его давняя школьная фобия усугубилась до такой степени, что специалисты были привлечены к делу, и Эшли предложили психотерапию - дважды в неделю на протяжении почти трех лет.
Когда Эшли был младенцем, за ним поочередно ухаживали различные гувернантки, поскольку его мать, Кэти, часто уезжала за границу по работе. Его отец, проживающий в Австралии, почти не поддерживал контакта. На протяжении многих лет Кэти отправляла Эшли на разные альтернативные терапии, включая «перерождение», терапию прошлых жизней, гипнотерапию и массаж, зачастую принимая участие вместе с ним. На протяжении многих лет он сопровождал мать в социальных мероприятиях, развив высокопарный стиль общения со взрослыми, постоянно оборачиваясь к ней за подтверждением.
Я выберу два аспекта своей работы для обсуждения в контексте этой статьи. Первый - это вопрос надежности, а второй - сон, который как раскрыл скрытый конфликт, так и, вероятно, стал причиной окончания терапии.
С ободрением и вдали от своей матери Эшли вскоре начал говорить более свободно, выражая и называя свои чувства. Он мог рассказывать о том, что происходит дома, и о том, как бы он хотел это изменить, хотя его речь оставалась медленной и неуклюжей, и ему требовалось мое подтверждение - он реагировал только, когда я говорила. Это напоминало ощущение, типа «никого нет дома» (как, по сути, и не было в его младенчестве). Он демонстрировал мало жизненной энергии.
Однако вопросы, связанные с пунктуальностью, вызывали у него интерес и проблески проявления свободной воли. Эшли мог приходить раньше или позже, или не приходить вовсе, но редко приходил вовремя, а иногда даже в неправильный день. Мы пытались понять, почему так происходит. В течение нескольких месяцев размышлений об этой проблеме Эшли сказал, что чувствует себя небезопасно. Он объяснил, что в любой момент, когда ей это будет удобно, его мать могла бы оставить его, как, собственно, и делала.
Он вспомнил с сильными эмоциями, как его обманом отправили в летний лагерь, пока мать работала за границей. Она пообещала вернуться в определенный день, но этого не случилось, и Эшли настолько впал в истерику, что его пришлось успокаивать транквилизаторами. Теперь он сам перенял эту непоследовательность, иногда отказываясь выполнять её желания или ведя себя мрачно, чтобы её расстроить. Он испытывал удовольствие, видя, как его поведение влияет на неё.
Этот перенос проявился и в терапии, как и его страх моей ненадежностью и страх быть брошенным. Эшли прокомментировал на первой сессии после перерыва: «Вы здесь!» Управление временем сессий позволило Эшли начать осознавать свою «ужасную зависимость».
Желание Эшли менять время сессий, иногда без всякой причины, отражало случайное поведение его матери, но также, вероятно, было способом справляться со своим страхом быть «поглощённым» мной. В первые несколько раз, когда это происходило, Эшли подходил к моему креслу, когда я смотрел в свой дневник, и через мое плечо указывал на возможное время, когда он мог бы прийти.
У него не было внутреннего понимания личного пространства, границ или учета интересов другого человека. Обсуждение этих вопросов в нашем общении оказалось полезным, помогая ему понять разницу между отношениями с матерью и со мной, а также испытать новый способ взаимодействия.
Со временем Эшли начал говорить о некоторых чувствах беспокойства и интереса в отношении того, что я могу думать о нём, и что я могу чувствовать, когда он вел себя ненадежно. Неизбежно это было частично агрессивным проявлением и дальнейшей идентификацией меня с первоначальным агрессором, но мы могли обсудить это, как и его восприятие своего влияния на меня.
Основной конфликт Эшли был поднят на поверхность в одном сне, незадолго до того, как его мать внезапно решила переехать с ним во Францию.
Эти два события, возможно, были связаны. Эшли пропустил предыдущую сессию и не позвонил, чтобы объяснить причину, что ранее стало для него устойчивой привычкой уже со второго года терапии. На следующей встрече он был разъярен на свою мать, угрожая обратиться в совет, чтобы те обеспечили его «нормальным домом». Эшли часто призывал на помощь «совет», представляя его в роли мощного отца, который, наконец, вмешается между ним и его матерью.
Эшли рассказал, что хотел поделиться сном, который приснился ему после очередной ссоры с Кэти о том, кто будет готовить ужин накануне пропущенной сессии.
Я с Кэти в огромном, темном лесу. Деревья повсюду, вокруг и над головой. Но рядом есть высокий утес, я поднимаюсь наверх, а на утесе растут деревья, и тут Кэти говорит, что не может подняться и начинает спускаться вниз, хотя она почти на вершине. Она поскальзывается и падает, и пока падает, она превращается в птицу. Красивую птицу. Я думаю, что с ней все будет хорошо и она взлетит, но потом она снова превращается в Кэти и падает с глухим стуком. Утес такой крутой, что люди внизу кажутся крошечными, их почти не слышно, но я услышал этот стук.
Эшли сказал, что был потрясен сном и происшествием, которое произошло с Кэти. Он рассказал этот сон матери, и она ответила, что он взрослеет и пытается избавиться от неё. Я предположил, что, возможно, он не захотел прийти и поговорить со мной после такого сна. Эшли согласился и сказал, что его беспокоит мысль, что он может настолько злиться на свою мать, что мог бы желать её смерти.
Его скрытые убийственные импульсы были недостающим элементом сна. Они оставались скрытыми и неявными, но Эшли смог их признать и назвать. Основной конфликт был отражен в двух движениях птицы-матери в сновидении Эшли. Творческое движение подразумевало, что Эшли мог бы отпустить злокачественную идентификацию с матерью, оставляя их обоих свободными и автономными. Основной конфликт стал осознанным, когда он увидел, что она могла бы «улететь» от него. Он осознал, насколько внезапно мог её потерять, но также понял, что она удерживала его от «подъёма на вершину»
Второе движение показывало, что отделение приводит к разрушению. Сам процесс разлуки был настолько крутым, что, если он присматривался, он видел, насколько глубоко внутри он крошечный и испуганный мощью того, что он сделал - этим «глухим стуком» его враждебности. Возможно, он также чувствовал внутреннюю пустоту своей матери под её «красивой птицей», которая параллельна его собственному внутреннему миру.
Я поняла, насколько глубока уступчивость, вовлечённая в систематическую взаимосвязанность между Эшли и его матерью, как форму «нарциссической идентификации», которая неизбежно является злокачественной. Фрейд объясняет нарциссическую идентификацию, как способ решение конфликта с любимым человеком, которого нельзя потерять (1917 [1915], с. 249). При этом эго субъекта подвергается всей враждебности и мстительности, которые изначально направлялись на объект (1917, с. 427).
Это также отчасти напоминает обсуждаемое Мельцером, в своей концепции новой формы нарциссической идентификации, названной им «адгезивной идентификацией», он описывает детей, которые «каким-то образом испытывают трудности в осмыслении или переживании пространства, могущего быть закрытым. В пространстве, которое нельзя закрыть, вообще нет никакого пространства» (Мельцер, 1975, с. 300). Иными словами, сила вторжения матери и соответствующая сильная потребность Эшли адгезивно идентифицироваться с ней не оставляли внутреннего пространства для собственных внутренних ценностей Эшли.
Виньетка 2: Размышления о жертвенном желании
Филипп, молодой человек чуть за двадцать, пришёл на терапию после периода депрессии и попытки самоубийства. Он бросил колледж спустя несколько месяцев и вернулся домой. Пока его не было, его мать, которой уже было за шестьдесят, получила диагноз дегенеративного расстройства и, что понятно, впала в депрессию.
Во второй виньетке я хочу кратко осветить один аспект незавершённой двухразовой еженедельной психотерапии с Филиппом. Этот аспект - систематическая взаимосвязанность между ним и его нарциссической матерью. Она частично проявлялась в его осознанном желании носить её одежду и быть ближе к ней в реальной жизни, а также в его бессознательной потребности жертвовать собой, чтобы сохранить её жизнь и сделать её счастливой.
Филипп был усыновлён в возрасте 2 месяцев после некоторого времени, проведённого в приёмной семье. Вскоре после усыновления, Мариан, его приёмная мать, неожиданно забеременела, и в 15 месяцев у Филиппа появился брат, Давид. Мариан часто говорила Филиппу: «Ты принес мне жизнь, и ты дал жизнь Давиду». Филипп помнил, как в детстве говорил: «Я бы умер за тебя, мама», и какова была её реакция: «Ты должен жить ради своей матери». Теперь Филипп воспринимал свою мать как мощную, доминирующую, уверенную в своём мнении, поглощённую воспитанием своих сыновей, чтобы они стали её гордостью. Казалось, Филипп очень старался «жить» ради своей матери и быть таким, каким она хотела его видеть, но это было трудно для него, так как он говорил, что не был высоким и привлекательным, как его брат Давид, который уже уехал из дома и достиг академических успехов. Отец Филиппа был удалён и критичен, это была недосягаемая фигура.
Через некоторое время на терапии Филипп рассказал мне о сильном желании, которое у него возникло ещё в подростковом возрасте, носить одежду своей матери. Когда он говорил о своих чувствах, казалось, что он стремился быть полностью внутри неё, но при этом, в своём поглощении, сохранить часть себя от неё. Он описал это так: «Когда я с ней, я как бы исчезаю - она как бы захватывает меня». Казалось, что в отличие от этого, оборачиваясь в её одежду и под своим контролем, Филипп мог сохранить своё представление о себе и при этом оставаться близким к матери. Он сказал: «Я знаю, что на мне её одежда, но внутри это по-прежнему «я»». Столлер описывает эту динамику как: «Когда я становлюсь как женщина, одевая её одежду и выгляжу как она, я избежал опасности? Я всё ещё мужчина?» (1985, с. 30). Также стоит отметить отсутствие какой-либо хорошей связи между Филиппом и его отцом, что могло бы смягчить отношения матери и сына и путаницу, которую испытывал Филипп (см. Limentani, 1991).
Филипп находился в глубоком конфликте с Мариан, своей матерью. Под этим скрывался гнев из-за захвата его матерью, но эта враждебность не могла быть выражена, чтобы не повредить ее силой его чувств. Когда Мариан заболела и впала в депрессию сразу после того, как Филипп покинул дом, его вина и страх стали непреодолимыми. Он говорил, что размышлял, не выздоровеет ли она, если он умрёт. Ему было слишком больно видеть её симптомы, и хотя он был привязан к ней, он жаждал вырваться. Для разрешения этого, теперь уже, всепоглощающего конфликта требовалось более радикальное решение, чем просто носить ее одежду (Гардинер, 2001). Филипп мог идентифицироваться с депрессией Мариан через свою депрессию, но когда её здоровье ухудшилось, всплыла память о «давать ей жизнь» и идея его самопожертвования. Казалось, что только его смерть может разрешить эту ситуацию, и тогда он избежал бы мучительных спутанных чувств, которые вызывала мысль о её утрате. Его грандиозность как форма идентификации с матерью, вела к желанию жертвы, желанию, рожденному от враждебности и отчаяния, а не от любви и щедрости.
Его чувство, что его «захватывают» и что он «исчезает», казалось, соответствовало «окружению» со стороны матери и последующей угрозе аннигиляции. Кажется, его решение было процессом, который Глассер называет симуляцией, осуществляемой на телесном уровне. «Ограниченный страхом поглощения, трансвестит ребёнок устанавливает свою связь с матерью через идентификацию» (Глассер, 1998, с. 156). Как и в случае с трансвестизмом, Филипп идентифицировал своё тело с любимой и ненавидимой матерью. Фантазия о жертвенном самоубийстве могла быть рассмотрена с разных, возможно, взаимозависимых точек зрения. Филипп не мог вынести наблюдения за ухудшением состояния матери, его телесная путаница с ней привела к спутанной фантазии, что, наказывая и уничтожая своё тело, часть его самого и её самого будет спасена. На другом уровне её физическое ухудшение серьёзно угрожало психологической целостности Филиппа, и он чувствовал, что не может справиться без неё. На более глубоком уровне существовала возможная идея слияния с матерью, которая оставалась вечно молодой, а также месть всем матерям за их покидание его. Психотерапия с Филиппом заключалась в том, чтобы постепенно осознать некоторые из его сложностей в отношениях с Мариан.
В ходе терапии у Филиппа развился интенсивный перенос, что позволило некоторым из этих динамик выйти на сознательный уровень. Например, Филипп становился очень подавленным перед выходными и перерывами и отправлял мне длинные письма о том, как он себя чувствует. Идея, что я вижу других людей, была для него крайне болезненной. В контрпереносе я была особенно озабочена тем, что надеть в дни, когда встречалась с Филиппом, чтобы ничего не было воспринято как подстрекательство к эротическому переносу. Сначала я воспринимала это как мой дискомфорт от его желания интимной идентификации и говорила ему о его стремлении иметь свою мать/терапевта только для себя. Когда я узнала о его трансвестизме, я интерпретировала свой контрперенос с точки зрения страха Филиппа быть поглощённым мною как нарциссической, депрессивной, старой матерью, так же как и распутной, молодой биологической матерью его фантазий.
Терапия должна была закончиться, когда Филипп стал слишком взрослым для того, чтобы служба, где я работала, могла принимать его и он решил завершить терапию, а не быть переведённым в другое место. Однако я позже узнала, что после очередной попытки самоубийства год спустя, после завершения работы со мной, его взяли в отделение для взрослых психических заболеваний и предложили продолжить лечение.
Работа над разрешением
Обе терапии были далеки от завершения, но как Эшли, так и Филипп поняли на разных уровнях осознания злокачественную идентификацию и глубину своей зависимости от матерей. Филипп, будучи старшим из двух молодых людей, лучше умел выражать свои смешанные чувства и осознавать конфликт, связанный с отделением от матери. Он также лучше понимал ее потребности и силу влияния её требований к нему, хотя по-прежнему хотел носить её одежду.
Эшли было трудно размышлять о своих чувствах и устанавливать связи. Его высокий уровень тревоги угрожал его зарождающимся инсайтам. К сожалению, для обоих пациентов попытки продолжить работать над их дилеммами в переносе и установить доброжелательную идентификацию были разочаровывающе прерваны внешними обстоятельствами. Я могу только догадываться, что обе психотерапии потребовали бы как минимум несколько лет для того, чтобы стало возможным более чёткое понимание и более прочные основы.
Как показывает психоаналитическая биография Гари Гантрипа Хэзелл, разрешение таких проблем может занять почти всю жизнь. В 1951 году было замечено следующее:
«Но самое разочаровывающее было то, что его мать, с которой он не мог справиться внешне, но мог лишь её интернализировать и идентифицироваться с ней, была бесконечно заперта с ним во «взаимно разрушительном, удушающем и поглощающе... смертельном объятии, но никогда не умирающем». Он сказал Фэйрберну: «Ваш анализ показал мне, в какой-то степени, ужас природы бессознательного внутреннего мира как статичного, неизменного, но также динамичного, изматывающего и взрывного. Неудивительно, что его извержение делает людей больными» (Хэзелл 1996, с. 129).
Долгие годы анализа и самоанализа позволили наследию его отношений с матерью медленно выйти в сознание. Разрешение для Гантрипа пришло в последние годы его жизни, хотя, безусловно, важная работа велась на протяжении всего периода обоих анализов. В 1970 году он написал в письме: «Я всегда знал, что мои анализы с Фэйрберном и Винникотом не всегда приводили к окончательному завершению, но они подготовили путь для этого, и как-то, когда-то, я должен был найти свой путь» (Хэзелл 1996, с. 311).
Спусковым механизмом для разрешения конфликта стали, как описано выше, сны, последовавшие за известием о смерти Винникота примерно через год после завершения анализа с ним. Возможно, именно опыт «отпускания» Винникота в смерть позволил Гантрипу увидеть сквозь покрывающие воспоминания своего собственного пугающего внутреннего мёртвого ребёнка. Парадоксально, но через смерть Винникота Гантрип был освобождён, чтобы понять свою жизнь и свою жизненную силу.
В заключение
Оба мужчины разделяли личное и профессиональное осознание того, какое согласие и жертва возможны для некоторых детей как последствия злокачественной идентификации с потребностями нарциссических и депрессивных матерей. Оба поняли, что психотерапия предоставляет возможность другой, хорошей связи «которая вступает в контакт с глубоко подавленным травмированным ребёнком таким образом, что позволяет ему постепенно становиться всё более способным жить» (Хэзелл 1994, с. 366).
Жертва, заключённая в выражении «оживить её было смыслом моего существования», совершается как в служении матери, так и для психического выживания ребёнка. Попытки разрешения ситуации - неизбежно пугающие для пациентов, и они им серьёзно сопротивляются, как показывает моя работа с Эшли и Филиппом. Возможно, только намного позже, когда будет достигнуто определённое зрелое состояние разделения и психической отстраненности от матери, станет возможным понимание ужасно обездоленного внутреннего мира нарциссического родителя, а также признание собственных неудовлетворенных детских потребностей.
Литература:
Armstrong-Perlman, E. (1994) The allure of the bad object. In I.S . Grotstein
D.B. Rinsley (eds), Fairbairn and the Origin of Object Relations. London: Free Association Books
Bateman, A. & Holmes, 1. (1995) Introduction to Psychoanalysis. London and New York: Routledge
Cooper, 1. & Maxwell, N. (1995) (eds) Narcissistic Wounds. London: Whurr Pub lishers
Fairbairn, W.R.D. (1951) A synopsis of the development of the author's views regarding the structure of the persona[jty. In W.R.D. Fairbairn, Psychoanalytic Studies of the Personality. London: Tavistock, 1952, pp. 162-79.
Fairbairn, W.R.D. (1952) Psychoanalytic Studies of the Personality . London: Tavistock.
Freud, s. (1917) Mourning and melancholia. In Standard Edition, vol. 14. London: Hogarth Press
Gardner, F. (2001) Self-Harm: A Psychotherapeutic Approach. East Sussex and New York: Brunner-Routledge
Glasser, M. (1992) Problems in the psychoanalysis of certain narcissistic disorders. International Journal of Psychoanalysis 73: 493-504
Glasser, M. (1998) Panel reports on transvestism and transsexualism reported by Colette Chiland. International Journal of Psychoanalysis 79: 156-9
Hazell , J. (1994) (ed.) Personal Relations Therapy: The Collected Papers of H.J.S. Guntrip. New Jersey: Jason Aronson
Hazell , J. (1996) H.J.s. Guntrip: A Psychoanalytical Biography. London and New York: Free Association Books.
Holmes, J. (2000) Attachment theory and psychoanalysis: a rapprochement. British Journal of Psychotherapy 17(2): 157-72
Kernberg, O. (1984) Severe Personality Disorders: Psychotherapeutic Strategies. New Haven, CT: Yale University Press.
Limentani, A. (1991) Neglected fathers in the aetiology and treatment of sexual devi ations. International Journal of Psychoanalysis 72: 573-85.
Meltzer, D. (1975) Adhesive identification. Contemporary Psychoanalysis 11: 289-310.
Mollon, P. (1993) The Fragile Self" The Structure of Narcissistic Disturbance. London: Whurr Publishers.
Narcissistic Personality Disorder (NPD), Online. Available HTTP: http://www. halcyon.com/jrnashmun/npd/six.html (17/11102)
Phillips, A. (1988) Winnicotl. London: Fontana. Raphael-Left, J. (1995) Narcissistic displacement in child-bearing. In J. Cooper and
N. Maxwell (eds) , Narcissistic Wounds. London: Whurr Publishers. Sandler, J. , Spector Person, E. & Fonagy, P. (eds.) (1991) Freud's 'On Narcissism:
An Introduction'. The International Psychoanalytical Association. New Haven, CT, and London: Yale University Press.
Schwartz-Salant, N. (1982) Narcissism and Character Transformation. Toronto, Canada: Inner City Books.
Shengold, L. (1999) Soul Murder Revisited. New Haven, CT: Yale University Press. Smith, D.L. (1995) A brief history of narcissism. In J. Cooper and N. Maxwell (eds)
Narcissistic Wounds. London: Whurr Publishers. Stoller, R.J. (1985) Observing the Erotic Imagination. New Haven, CT: Yale
University Press. Symington, N. (1993) Narcissism: A New Theory . London: Karnac.