Психоаналитическое исследование чувства вины. Луис Кьоцца

Луис Кьоцца

Глава из книги "Почему мы ошибаемся? Как плохо продуманное формирует наши эмоции"

Вина

...нужно признать, что говорить именно о той вине, которая тяготит нашу душу, нелегко. Возможно, мы сможем попытаться начать с малых вин, но почти невозможно подумать о другой, той, которую нам так сложно забыть, той, которую мы с трудом держим в тени, где некоторые наши воспоминания размыты и искажены. Эти чувства достигают апогея в словах Святого Августина: «В своей жизни я сделал много зла и мало добра; добро, которое я сделал, я сделал плохо, и зло, которое я сделал, я сделал хорошо». Такие слова заставляют думать, что это преувеличенная, чрезмерная и «невротическая» вина. Но несмотря на бесконечные аргументы, которые мы с усердием создавали и хранили в худшие моменты, мы не можем в это полностью поверить; наша вина, как феникс, возрождается из пепла, и, хотя мы тщательно избегаем смотреть туда, всегда видим её краем глаза.

Мы думаем, что необходимо говорить о вине, потому что в глубине души знаем, что её проявления омрачают радости, которые дарит нам жизнь. Но не только туманные воспоминания о перенесённых страданиях заставляют нас откладывать эту попытку, но и то, что она, предположительно, дремлет в месте, которое мы давно не посещали, и нам трудно вновь найти к нему путь. Тем не менее, есть способ подглядеть за ней без особого риска.

Мы можем подойти к ней «сзади», когда она увлечена пожиранием других жертв, и постепенно, как укротитель зверей или заклинатель змей, обнаружить её атаки. Ра́ккер, один из самых глубоких психоаналитиков нашей профессии, указывал, что в кабинете каждого терапевта есть неявная легенда: «Я виноват, мне нужно исправить». Не всем нужно ежедневно посещать «гнездо гадюк», где обитает вина, но нам нужно приблизиться к нему хотя бы однажды, чтобы лучше его узнать и уменьшить риск.

Вина и ответственность

Существуют чувства, которые мы обозначаем словами «вина» и «ответственность», и опыт учит нас, что их важно различать. Но, кроме того, что вина и ответственность существуют как чувства, они существуют как «свойства», которые приписываются людям и приобретаются в результате действий, связанных с жизнью. Качество ответственного человека заключается в склонности «давать ответ», что – в контексте слова «ответственность» – означает готовность, которая возникает как «обязанность» взять на себя последствия деяния, которое вызвало или могло вызвать какой-то ущерб. Важно отметить, что ответственный человек может взять на себя ответственность за действия, которые он не совершал или к которым даже не причастен. Это отличает ответственность от вины, потому что слово «вина» однозначно указывает на то, что определённому лицу (которым, очевидно, может быть и он сам) приписывается причина ущерба или совершение преступления. Это приписывание, в свою очередь, не зависит от того, готов ли человек отвечать или можно ли заставить его «ответить» или, как часто говорят, «взять на себя ответственность»

Хотя с юридической точки зрения приписывание вины совпадает с назначением ответственности, тот факт, что они существуют как чувства – разные между собой, которые мы обозначаем разными словами, – означает, что человек может чувствовать себя виноватым, не чувствуя себя готовым или способным взять на себя ответственность за произошедший ущерб; и также, что человек может чувствовать готовность или обязанность взять на себя ответственность за ущерб, перед которым он не чувствует себя виноватым. Хотя, конечно, во втором случае он может почувствовать вину, если не примет ответственную позицию.

Проблема вменения вины, если судить по опыту, через который проходит заключенный, приводит к неумолимой альтернативе. Невинность подразумевает беспомощность, содержащуюся во фразе: «Это произошло потому, что я не мог ничего с этим поделать, а не потому, что я не хотел этого избежать». Однако комфорт власти достигается только ценой попадания в ловушку чувства вины, которое говорит: «ты мог, но не хотел». Психотерапия приводит нас к выводу, что, принимая во внимание пытки, которые приносит с собой чувство вины, это удивительно, но гораздо чаще, чем мы подозреваем, мы имеем дело с виной для того, чтобы избежать чувства беспомощности.

Об идеальном существовании

Причина вины может быть как в действии, так и в бездействии — добровольном или ненамеренном, связанном с необходимой осмотрительностью. В обычной речи вина часто ассоциируется с «совершением ошибки». Это объяснение, при котором вина воспринимается как недостаток, очень показательно. Оно подразумевает, что вина всегда связана с упущением или ошибкой — будь то преднамеренное или небрежное действие, требующее исправления. Вина всегда возникает из того, что произошло, и того, что должно было произойти. Важно различать обязанность, налагаемую правосудием на виновного, и обязанность, которая, если не выполнена, приводит к вине. Таким образом, вина всегда связана с долгом. Язык выражает это через фразу «плати за свои ошибки». Упущение необходимого действия становится долгом. Но кто требует и кому мы должны действовать?

Вещи могут быть такими, как мы их хотим, а когда они не соответствуют нашему желанию, они становятся «другими». Мы называем «реальным» то, что существует на самом деле, и «идеальным» — то, каким мы хотим видеть вещи. Это вопрос желания, которое возникает из того, что я вижу в мире, помню или воображаю, исходя из интеллекта. Это вопрос, рождающийся из потребности, которую я выражаю словами «мне нужно», и его значимость возрастает, определяя ценность.

«Идеальным» мы называем мир, который существует только в нашей душе, наполненной ценностями; а «моральным» — совокупность нравов и обычаев, на основе которых общество устанавливает этические нормы, различающие добро и зло. Эта территория обширна, поскольку нормы касаются не только повседневного поведения, например, за столом, но и более серьезных преступлений, таких как убийство. К тому же существуют нормы для множества жизненных навыков, например, плавания или вождения автомобиля. Мы понимаем, что ценности, нарушение которых вызывает чувство вины, составляют бесконечный каталог.

Возвращаясь к важному вопросу, о котором мы говорили в начале, можно понять, что идеальный мир, несмотря на всю свою привлекательность, не может быть наделен тем совершенством, которое мы часто приписываем идеалам. Наши идеалы формируются на опыте наших неудач, и мы воспринимаем их как контрфигуры страданий, которые мы смогли осознать и понять. Идеалам всегда будет не хватать того, что нужно, чтобы предотвратить ущерб, который мы еще не испытали или не осознали. Это может показаться парадоксом, но идеалы, несмотря на их важность, всегда будут неидеальны.

Как писал Ортега, «самым худшим наказанием для идеалиста было бы заставить его жить в лучшем из миров, который он способен представить». Это подводит нас к фундаментальному размышлению: ценности — это принципы, без которых невозможно жить, но их крайнее применение ведет к излишнему совершенству, которое ставит под угрозу саму возможность жизни.

Фрейд писал, что в детстве мы представляем собой сущность, тесно связанную с голосами родителей, что является результатом врожденной предрасположенности, которую он назвал «суперэго». Это моральное сознание постоянно сравнивает наши реальные действия с идеалами. Именно из этого сравнения рождается «самооценка». Фрейд утверждал, что самооценка возникает из трех источников: остатка инфантильного нарциссизма, остатка примитивного всемогущества и удовлетворения от объекта желания. Однако эти источники, как правило, исходят из одного и того же чувства: ощущения, что осуществилось или нет то, что предписывает идеал. Вина же, в свою очередь, является обратной стороной самооценки, поскольку одна из них возрастает, когда уменьшается другая.

Возвращаясь к вопросу, кто требует упущенного действия и перед кем мы виноваты, можно ответить: идеал выполняет свою функцию через своих представителей. Это могут быть общественные нормы, семья, группа, авторитетные фигуры или «суперэго» в нашей душе. Эти социальные и внутренние представители оказывают интенсивное и постоянное влияние на наше настроение, но мы часто склонны игнорировать их важность, потому что это влияние бессознательно и мы думаем, что можем его обмануть. Как мы отмечали в книге «Вещи жизни», всегда есть кто-то, кому мы посвящаем свою жизнь, и этот кто-то становится мировым судьей, который ожидает нашего приговора.

Темный след древней вины

Профессор университета, с многочисленными академическими отличиями и хорошим финансовым положением, заходит в книжный магазин и, стараясь остаться незаметным, поддается искушению и крадет книгу, которую мог бы купить без проблем. Если мы попытаемся объяснить его клептоманию как стремление к удовольствию через кратчайший путь, то есть как результат инстинктивных импульсов, которые психоанализ называет «Оно», то это объяснение не совсем верно. Лучше будет сказать, что искушение профессора исходило не от «Ид», а, парадоксально, от «Суперэго». Именно оно пытается наказать его, наказывая через стыд, унижение и чувство вины, которые сопутствуют краже. Возможно, мазохизм также сыграл свою роль, добавив элемент удовольствия от страданий наказания.

Фрейд уже давно объяснил, что чувство вины часто предшествует преступлению и является его причиной, а не следствием. Иными словами, наш профессор чувствует вину за некое «преступление», признаться в котором ему тяжело, и совершает кражу, чтобы прикрепить к ней те чувства вины, которые мучают его. [Л.Кьоцца использует множественное число для вин, что психологически справедливо, т.к. чувства вины перед матерью и пред например Родиной, - это разные чувства, которые тем не тменее можно испытывать одновременно. Однако по-русски использование множественного числа для чувств вины режет ухо и поэтому в переводе использовано единственное число. Здесь мы можем подумать, что возможно в нащей культурной традиции разные вины сливаются в одно недифференцированное, но усиленное, чувство, и поэтому плохо осознаваемое.] Мы сталкиваемся с одной из множества форм «транзакционного решения», которые объясняют различные симптомы и поведение. Профессор решает признать эти чувства вины, приписывая их какой-то мелочи, которую он может исправить.

Однако это не делается так просто. Если он совершил «небольшое» преступление, чтобы перенести на него вину от более серьезного поступка, который он подавил, то чувства вины, которые он перенес, оказываются более сильными и отличаются по качеству от тех, что соответствуют текущему преступлению. Таким образом, как и в других случаях «симптоматической транзакции», цель достигается лишь частично, и вина, которая проявляется в акте клептомании, значительно превышает ту, что соответствовала бы проступку. Это приводит нас к известной психоаналитической идее: вина может быть невротической, то есть не оправданной реальными поступками. Причина популярности «невротической вины» понятна - она предполагает возможность освободиться от осуждения. Однако «механизм освобождения» не работает, если заранее предполагается, что вина невротическая. Когда невротическая вина устраняется и профессор понимает, что украденная книга - это не такая уж большая вина, возникает вопрос: откуда же тогда берется настоящая вина?

Продолжая анализ, мы можем раскрыть скрытое и подавленное «серьезное» преступление, которое породило чувство вины, и которое было смещено на мелкий проступок, порождая таким образом акт клептомании. Но если мы выясняем исходный эпизод, то быстро понимаем, что этот поступок тоже был результатом переноса более ранней вины. Шекспир выражает это через идею темного следа древней вины. Психоанализ говорит о бессознательной первичной вине, когда описывает этот процесс.

Мы уже говорили о двух уровнях вины: о сознательной вине (связанной с кражей книги) и бессознательной, подавленной вине (связанной с более серьезным преступлением, которое также было репресировано). Теперь мы приходим к третьему уровню вины, бессознательному, но не подавленному и не вытесненному, потому что оно никогда не становилось сознательным. Это бессознательное чувство вины служит «пищей» для всех последующих враждебных эмоций. Очевидно, мы не знаем, откуда берутся эти импульсы. В науке бывают моменты, когда приходится создавать термины для явлений, которые мы можем распознавать, но не понимаем их природы. Например, в медицине есть термины вроде «эссенциальной гипертонии» или «идиопатической желтухи». В психоанализе, когда речь идет о чувствах вины, происходящих из бессознательного, мы часто отходим от обычного языка и говорим «метапсихологически», рассматривая эти импульсы как нечто, связанное с жизненными и смертельными инстинктами, которые, как правило, действуют в совокупности.

Как утверждает Фрейд, бессознательные аффекты - это не чувства, а скорее предрасположенности, «намёки» на аффекты. Бессознательное чувство вины можно рассматривать как потребность в наказании. Если учесть, что в бессознательном существуют эмоциональные катексисы и процессы, влияющие на Эго, то можно сказать, что бессознательная вина формирует мотивации, которые не разрешаются простыми поступками, такими как мелкие преступления с незначительным наказанием. Вина, которая возникает на бессознательном уровне, не имеет решения, и часто она путается с первичным мазохизмом, потому что инстинкт смерти преобладает и приводит к добавлению удовольствия к страданиям.

Когда же чувство вины связано с этим инстинктом смерти, оно становится черным гигантом, пронизывающим всю душу, и его постоянное присутствие остаётся незамеченным, хотя его влияние разрушительно.

Если соперничество представляет собой красного гиганта души, пищей которого является кровь; ревность подобна желтому гиганту, который плетет свою паутину из недоверия и предательства; и зависть, подобная зеленому гиганту, питающемуся ядом, сгустившимся и прогорклым его обидой, нет сомнения, что бессознательная вина, проистекающая из влечения к смерти, есть черный гигант, которым пронизано все. Именно постоянство ее присутствия означает, что ее значение остается незамеченным, мы даже не подозреваем о величине ее вредного влияния.

Превосходный дар, который мы называем прощением

Мы сможем разрешить проблемы, к которым нас приводит чувство вины, «безвыходную» ситуацию, в которую – с большей или меньшей частотой – мы оказываемся погружены, только если рано или поздно предположим, что нам некому помочь, не на кого «переложить вину», не кому выдать «вексель» за долг, возникший из «чувства долга». Частые попытки сбалансировать это, несправедливо унижая людей, которых мы ценим больше всего, приносят нам очень мало пользы. Напротив, существует высший дар, который мы называем «прощением», как дело любви, исцеляющее перенесенные и нанесенные раны, но прощение, которого мы просим и которое даруется, не освобождает нас и не оправдывает нас. Необходимо не путать прощение с извинением. Извинение — это всегда болезненное и опасное искажение чувства вины. Нет пути назад к невиновности. Никто не может принести нам извинения, о которых мы так часто просим и которых мы постоянно ищем, за темную вину, принимающую форму невыплаченного долга. Никто не может эффективно осуществлять и выполнять под свою ответственность, «самостоятельно» и для нас ту невыполнимую задачу, которую ставит перед нами жизнь. Это задача, решения которой «нам не хватает» и которая «зависит от нас».

Хайдеггер, Сартр, Ортега и Вайцекер сходятся в том, что сущность каждого человеческого существа заключается не только в том, чем он является, но и в том, чем он не является и чем пытается быть. То, что характеризует его и составляет одновременно его страдание и его страсть, — это не «все», чего ему не хватает или не достает, а только то, что ему «нужно» в его текущую минуту. Мы приходим, следуя этим путем, к поначалу удивительному факту, что существенный элемент в определении человека совпадает с психодинамическим состоянием, которое является основополагающим в определении того, что мы называем виной. Другими словами, то, чего не хватает Я для осуществления своего идеала, является сущностью того, что движет им, и в то же время является наиболее кратким описанием того, что определяет его чувство вины.

Но не скрыто ли здесь, в этом кратком описании, недоразумение? Совпадает ли чувство вины с движущей силой жизни, ведущей к цели? Мы уже признали, что всякая вина есть долг, но очевидно, что не все долги составляют вину. Чувство долга не обязательно совпадает с чувством вины. Не все долги переживаются как вина, а только те, которые не были выполнены в срок и в надлежащем порядке. Те, о которых я думаю сейчас, в настоящей жизни, и на которые у меня не осталось ни времени, ни способа, чтобы их удовлетворить. Мы можем сказать, что вина связана с нереализованным прошлым, наполненным тоской по нему, а суть человеческого существования - в стремлении реализовать идеалы в будущем. Основная трудность чувства вины заключается в том, что оно не только связано с подавленными воспоминаниями, к которым трудно добраться, но и с тем, что ущерб от совершенного преступления уже невозможно исправить.

принимаЕсли ранее мы увидели, что средство спасительной компенсации обречено на провал, потому что, будучи изначально направленным на устранение вины, оно возникает из неаутентичной и ложной мотивации, то теперь мы понимаем, что обычно подавляется величина ущерба, который нужно было бы компенсировать, именно потому, что его считают необратимым или потому, что его компенсация требует платы, которую мы не готовы заплатить. Если верно то, что мы узнали о мощном ядре, которое было сформировано как подавленное эмоциональное образование и запускает чувство вины, доходящее до сознания, то такие чувства, основанные на необратимых событиях, становятся неоплатными долгами, и «с ними нужно жить». Ясно, что если мы не можем их устранить, то, возможно, сможем уравновесить их поступками, которые увеличат наше самоуважение, поскольку они возникают из аутентичного желания, превосходящего робкую попытку оправдания.

Но, тем не менее, мы сможем избежать увеличения нашего чувства вины, отказавшись от отчаянной попытки эту вину устранить.

Верно, что вина остается непоколебимой, не уменьшаясь, сохраняет свою характеристику "неисправимой", несмотря на течение времени, сглаживающего все грани. Но также верно, что чувство вины, которое мы стойко терпим, вынося боль, со временем изнашивается, и время, которое лечит раны, приучает нас к "идеям". Если мы откажемся от неуклюжей и бесполезной попытки бегства от подавляющей вины, мы всегда неизбежно столкнемся с болью утраты. Утрата, которая также является делом чести, борьбой, вызовом и противостоянием.

Прежний враг, который сегодня предъявляет претензии, обитает в глубинах наших сердец. Суть вины заключается в осознании того, что ущерб уже нанесен, и мы не сможем уменьшить боль с помощью раскаяния, которое хочет мира, но не способно его дать. Не уменьшит боль и жалкий дар компенсации, которая пытается устранить вину предложением искусственного заменителя. Мир можно найти только в переживании утраты, так как утрата, хоть и не способна уменьшить вину, может, однако, переработать и трансформировать чувство, которое эта неискупимая вина производит. В прощении, которое мы даем другому или которое даем себе, не ища оправданий, мы снова встречаемся с ответственностью, которая состоит в способности отвечать, давать собственный ответ на трудности, на тяжелые обстоятельства, которые, будь они нашими или чужими, являются частью нашей ситуации и "относятся" к нам.

Опыт показывает, что взятие ответственности, которая не прячется в беспомощности, сопровождается, как неожиданный подарок, долей облегчения, возникающего из чувства "иметь что-то, что можно сделать". Речь идет не о том, чтобы исправить причиненный нами ущерб, а о том, чтобы ответить на любой ущерб, независимо от его происхождения, с любящей позиции, стремящейся вернуть радость жизни. Но для этого "нужно" иметь силу. Перед шекспировским "Быть или не быть" мы не можем не понять, что окончательный вопрос не в бытии, а в способности.

Речь идет о "мочь или не мочь". Иногда мы хотим сделать то, что разрешено, или то, что является неизбежной обязанностью, или то, что должны сделать. В других случаях мы хотим запрещенное, или то, к чему ничто нас не обязывает, часто мы хотим выполнить долг, который не признаем своим. Однако мало иметь желание что-либо сделать, нужно иметь силы это сделать. Всегда будут вещи, которые мы можем, и те, перед которыми мы беспомощны, и о которых нам остается лишь "скорбеть".  Хотя говорят (и в этом есть доля правды), что хотеть - значит мочь, мы всегда приходим к одному: нужно уметь и обладать силой хотеть. От чего же зависит способность, если не от Эроса, силы жизни. Но жизнь, как сказал Бергман в своем фильме "Три лица Евы" "не допускает вопросов, еще меньше она дает ответов. Жизнь просто расцветает или отрицает себя."

Так стоит ли тогда посвящать жизнь, как хотел Дон Кихот, исправлению несправедливостей? Без сомнения, иногда мы думаем именно так и чувствуем, что должны посвятить хотя бы часть жизни задаче, которую обычно считают благочестивой.

Но также нет сомнений в том, что если это стремление возникает из желания облегчить чувство вины, оно достигнет своей цели лишь на поверхностном уровне. Когда же нас мотивирует ответственность, которая искренне объединяет нас и делает нас солидарными, наши усилия будут направлены лучше, и мы приблизимся к тому, чтобы без жалоб, без упреков и без вины принять, что не все возможно и что смерть является частью жизни.

Еще раз напомним, что жизнь, вся жизнь, всегда развивается как "сложная" реальность, которая проходит на границе между хаосом и порядком. Заполнение одного пробела (оплата долга) неизбежно приводит к столкновению с другим; но существуют разные пробелы, и перед лицом больших мы чувствуем, что есть моменты, когда нет "пути назад". Тогда нам остается лишь попытка, и эта попытка будет ответственной только в том случае, если мы будем готовы отвечать и на то, что не идет просто и линейно.

Речь идет о задаче, выполнение которой является самим упражнением жизни, которая постоянно будет стремиться быть тем, чем еще не является, и часто будет стремиться к этому под обманчивой формой желания снова стать тем, чем уже была. Если, как утверждает Вейцеккер, уже свершившееся есть невозможное, а возможное – это то, что еще не осуществлено [*], то там, где отрицательная ценность недостатка приобретает положительный знак возможности, вина становится ответственностью. Речь идет о том, чтобы ответить на "то, чего не хватает" попыткой сделать так, чтобы "это смогло быть".  [* Это выражение Вайцеккера Л.Кьоцца цитирует во множестве своих книг, и оно нуждается в пояснении. Виктор фон Вайцеккер (Weizsäcker), основатель медицинской антропологии, вводит понятие "невозможного" - он считал, что по-настоящему невозможно только то, что уже случилось, и оно никогда не может быть повторено так же. Хотя люди часто одержимы идеей повторения - ностальгией по прошлому, это чувство никогда не может быть удовлетворено.]

Вина, дочь Танатоса – представителя смерти, будет оплодотворена тогда Эросом – представителем жизни, желаниями, которые она научится принимать просто потому, что они есть, как хотят еще не исполненных обещаний молодой жизни. Гёте сказал, что он любит тех, кто хочет невозможного. В работе под названием "Между ностальгией и стремлением" мы писали: "В вещах, которые мы считаем такими же важными, как продолжение жизни, разве важна для попытки невозможность?"

Источник: ¿Por qué nos equivocamos? Lo malpensado que emocionalmente nos conforma (Colección Puentes, Libros del Zorzal)

Стыд, вина, унижение. Комплекс неполноценности