Самоповреждения - 10-ая глава из книги английских психоаналитиков Д.Кемпбелл и Р.Хейл "Работая в темноте: понимание предсуицидальных состояний сознания"
... Что сразу становится очевидным, так это то, что самоповреждение (selfharm) является чрезвычайно сложным и многозначным явлением, содержащим множество противоречий. Как и в случае с самоубийством, оно может быть спровоцировано текущими событиями, но основной движущей силой являются неразрешенные травматические переживания младенчества и детства, которые в свою очередь неосознанно представлены и временно обратимы актом; в некотором смысле это «восстановленная память».
Мы используем модель развития и объектных отношений, чтобы рассматривать каждый либидозный этап и отнести каждый из этих феноменов к определенному этапу. В целом мы рассматриваем акты самоповреждения как мгновенные и одновременно возвращения к различным уровням примитивной деятельности (регрессия).
Рассмотрим каждое из них отдельно. Самое примитивное регрессивное состояние - это состояние недеференцированное слияние с первичным объектом, очень ранним опекуном, обычно матерью. В акте самоповреждения кровь воспринимается как теплая, утешительная и живая - родственная связь с кровью матери до того, как произошла любая сепарация. Это то же океаническое блаженство, которое мы встречаем в самоубийстве, но достигаемое другими средствами.
Нормальная оральная стадия включает процесс постепенного разочарования - безопасное движение к сепарации, когда мать распознает и регулирует тревогу и гнев младенца, следуя подсказкам своего ребенка и не навязывая свою собственную повестку. Тем не менее ребенок неизбежно и обязательно воспринимает мать как идеализированную или разочаровывающую, но в «выносимых» количествах.
Опыт человека, повреждающего самого себя, совсем другой. Это дети матерей, которые попеременно были нарциссически поглощены собой и недоступны для своего ребенка, или стремились контролировать своего ребенка с помощью эгоистического доминирования, часто жадного, проникающего и злобного. Таким образом, возникают тревоги ядерного комплекса: быть брошенным умирать голодной смертью или вторжение, которое угрожает уничтожением. Гарднер (Gardner, 2001) описывает это как конфликт «пленника», в котором, став взрослыми (или подростками), индивиды все еще оказываются в плену из-за своей потребности в матери и одновременно отчаянно стремятся вырваться от этих зловещих уз.
Кожа - это среда для акта самоповреждения. Бивен (Biven, 1977; 2005) использует термин «оболочка», чтобы описать динамику ядерного комплекса у Кенни, самоповреждающего подростка, который заклеивал пластиковый пакет вокруг своей головы. Когда он начинал терять сознание, Кенни делал разрез около рта и делал глубокие вдохи. Пакет, по-видимому, выполнял функцию заменяющей кожи, которую Кенни мог изуродовать и из которой мог сбежать (2005, стр. 62).
Бивен иллюстрирует амбивалентно-катектированную кожу в акте самоповреждения, ссылаясь на древний ацтекский ритуал, когда священники «одевались» в кожу жертв, которых наделяли всемогущими силами перед тем как принести их в жертву. Пока священники «носили» кожу жертв, они ощущали себя богом Шипе-Тотеком, (Xipe Totēc - Нашим Владыкой с Содранной Кожей (стр. 64)). Однако, как и Кенни, священники могли также сбежать, когда кожу снимали спустя 20 дней.
Антропологическая ссылка Бивена проясняет психических параллелизм между кросс-дрессингом (переодевание в одежду противоположного пола), трансвестизмом, транссексуальностью, нанесением увечий и самоповреждением, а также потенциал для развития (бессознательного) структурированного сексуального извращения, которое поддерживает контакт с объектом, но отталкивает любую реальную близость. Самоповреждение (селфхарм) можно рассматривать как выполнение той же двойной функции, но в «остром» и временном виде.
В то время как самоубийство чаще всего вызвано просто утратой или отвержением объекта, селфхарм вызывается одновременно обеими тревогами - отвержением и вторжением. В акте самоповреждения, объект (теперь это терапевт или учреждение) становится и крепко удерживается из-за отчаянной нужды, и, в то же время, подвергается атаке, в целях жестокой мести и как способ избежать навязчивого контроля. Реакция контрпереноса или «эмоциональная реакция» профессионала (King, 1978) подтверждает эту путаницу целей. Мы чувствуем, что пациент отчаянно нуждается в нас, но отталкивает нас и препятствует предоставлению чего-либо полезного. Наши пациенты с самоповреждением общаются с нами не через просьбу (она может быть отвергнута) или привязанность, а через принуждение и жестокость, потому что их опыт таков, что они не могут и не смеют доверять. Если мы не будем осторожны, то наша реакция как терапевтов, в первую очередь, будет заключаться в том, что мы не будем им доверять.
В этом регрессивном состоянии у пациента нет способности терпеть мощные отрицательные эмоции. Однако пациент также надеется, что будет кто-то, кто сможет понять смысл атаки на тело, а не просто отреагировать на нее, и таким образом предложить возможность для сдерживания и разрешения. Но самоповреждение - это патологическое решение, не только из-за его временного характера, но и, что важнее, селфхарм ухудшает ситуацию, а не улучшает ее.
Еще одна грань этого очень раннего этапа развития, важность кожи как среды для выражения привязанности и успокаивающей коммуникации через тактильный опыт. При самоповреждении эта среда используется, но главным образом в разрушительном и болезненном ключе. Для более детального изучения этого аспекта см. Мотц (Motz, 2010a).
Анальный этап, который следует за оральным, в основном связан с тем, как ребенок постепенно овладевает своим телом и получает контроль над его функциями, особенно теми, которые связаны с выделением и удалением мочи и кала. Акцент делается на разграничении того, что питает, и того, что токсично, и должно быть удалено; физиологическая реакция на токсичность (особенно фекалий) - это тошнота. Ребенок контролирует свои объекты (людей), контролируя свои выделительные функции, подчиняясь или сопротивляясь требованиям родителей. В подростковом возрасте и зрелости самоповреждение снова пытается утвердить этот контроль всемогущим и безжалостным образом. Кроме того, сами раны отвратительны; вызывание чувства тошноты у объекта - это способ отмщения и триумфального контроля над объектом. Эта потребность в контроле иллюстрируется в повторяющемся и ритуализированном характере множества актов самоповреждения с большим вниманием к мелким деталям, которое порой имеет почти магическое качество. Мотц (2010b) цитирует мемуары Каролин Кеттлвелл «Skin Game» (2000).
“В следах от бритвы, кожа таяла, расходилась, на мгновение обнажая молочно-белые подкожные слои, прежде чем тонкая бисерная линия яркой алой крови просачивалась через дюймовый разрез. Затем кровь начинала выходить и искажать чистые, строгие края моей тонко вырезанной раны. Хаос в моей голове превращался в шелк тишины. Я редуцировала себя до непосредственности руки, лезвия, крови, плоти”.
Для постороннего человека реакция на такое описание похожа на отвращение, испытываемое при рассказах об извращенном действии, в то время как для самоистязателя этот акт возбуждает и доставляет удовольствие.
Что касается сексуальности, кажущаяся нормальной женственность в других, может восприниматься как магнетически манящая, но в сущности капризная и ненадежная. Если было явное и сознательное воспоминание о сексуальное насилие со стороны «доверенного» мужчины, мужественность в другом воспринимается как отдаленно привлекательная, но на самом деле оскорбительная, служащая нуждам другого и использующая потребность индивида. Неудивительно, что отношения с мужчинами часто оказываются незначительными или почти игнорируемыми.
Эти три типа инициирующих факторов, черпают свою силу не из текущей ситуации, а потому, что они подражают и таким образом стимулируют в значительной степени бессознательные неразрешенные оральные, анальные и эдиповы конфликты и фантазии, о которых было упомянуто ранее. Очевидно, что когда возбуждаются беспокойства со всех трех уровней, угроза становится максимальной. Очевидное решение - это решение, предоставляемое символическим актом самоповреждения со всеми его тщательно продуманными компонентами, но это патологическое решение, потому что оно временное, оно отчуждает источники поддержки и не решает никаких из основных конфликтов.
В закрытых учреждениях, таких как женские охраняемые отделения или тюрьмы, воздействие этих динамик на персонал может быть драматичным. Селфхарм вызывает у нас, как и у профессионального персонала, одновременно и диаметрально противоположные эмоции - защищающую заботу, противопоставленную злости, цинизму и возмездию, привязанность, противопоставленную отвращению. Наши умы борются и часто не могут разобраться в этих противоречивых переживаниях, которые отражают переживания пациента. Состояние выгорания профессионала может служить для того, чтобы уберечь его от ситуаций, которые воспринимаются как травмирующие. Но мы в конечном итоге можем уйти от конфликта и найти пространство и другие отношения, чтобы помочь себе восстановиться. У пациента нет такой опции.
В терапии с пациентами, которые искали операцию по смене пола (SRS), мы обнаружили, что несколько из них сместили свои импульсы к самоповреждению на хирургов, так что один из компонентов их фантазии заключался в самоповреждении через посредничество. Как самоповреждающий, так и те, кто повреждают себя при помощи других, проецируют гнев на мать через тело. Возможно, парадоксально, что эти пациенты, которые стремятся к смене пола, часто ассоциируют хирурга с матерью, которая, по их мнению, ненавидела их мужское тело. Клиническая работа Алессандры Леммы (2015) с пациентами, которые запрашивали процедуру смены пола, показала, что под воздействием иллюзии о том, что пол можно «назначить» хирургическим путем через такую операцию, эти пациенты нашли способ бессознательно представить несоответствие гендерной идентичности.