Понимание и интерпретация бессознательной символики - один из главных инструментов психолога. Часто перед ним стоит задача не только распознать значение конкретного символа, но и понять сам процесс формирования символов. Это особенно важно при работе с пациентами, у которых наблюдаются нарушения или затруднения в формировании и свободном использовании символов, например, у психотиков или шизоидных пациентов.
Рассмотрим элементарный пример с двумя пациентами.
Один из них, назовём его А, был больным шизофреником в психиатрической больнице. Однажды врач спросил его, почему с начала болезни он перестал играть на скрипке. Пациент резко ответил: «Почему? Вы хотите, чтобы я мастурбировал на публике?»
Другой пациент, В, однажды увидел во сне, что играет дуэтом на скрипке с молодой девушкой. В ходе анализа он вспомнил ассоциации со словом fiddling («играть на скрипке», но также и «онанировать»), из чего стало ясно, что скрипка символизировала его гениталии, а игра на скрипке - мастурбационную фантазию о связи с девушкой.
Таким образом, оба пациента использовали одни и те же символы: скрипка олицетворяла мужской половой орган, а игра на скрипке - мастурбацию. Однако функционирование символа у них было разным. Для А скрипка настолько полно отождествилась с его гениталиями, что любое прикосновение к ней на публике стало невозможным. Для В игра на скрипке в его повседневной жизни являлась важной формой сублимации. Можно сказать, что ключевое различие между ними заключалось не в том, что у одного пациента символ был осознанным, а у другого нет. Гораздо важнее то, что для А скрипка являлась гениталиями, а для В представляла их.
Рассмотрим ещё один пример, теперь из анализа шизофренического пациента. На одной из первых сессий он вошёл в кабинет краснея и хихикая, но не сказал ни слова за весь сеанс. Позже выяснилось, что перед сеансом он посещал занятие по трудотерапии, где мастерил табурет. Причиной его молчания, смущения и хихиканья было то, что он не мог заставить себя рассказать аналитику о своей работе. Для него деревянный табурет, слово stool (которое на английском означает как «табурет», так и «испражнения»), а также его собственные испражнения настолько слились в единый образ, что он не мог говорить о них. В ходе последующего анализа выяснилось, что эта связь была для него полностью бессознательной, он осознавал только смущение и неспособность говорить.
Главное различие в использовании скрипки как символа у пациентов А и В заключалось не в том, что у одного символ был осознан, а у другого бессознателен. Существенная разница была в том, что для первого пациента скрипка была гениталиями, а для второго обозначала их.
Согласно определению Эрнеста Джонса, скрипка шизофреника А, может считаться символом, так же как и скрипка во сне В. Однако в его повседневной жизни, когда он использовал её для сублимации, она символом не являлась.
В своей статье 1916 года Джонс отличает бессознательную символику от других форм «косвенного представления», а также выделяет несколько принципиальных характеристик истинной бессознательной символики:
1. Символ представляет то, что было вытеснено из сознания, и весь процесс символизации происходит бессознательно.
2. Все символы обозначают идеи, связанные с «Я», ближайшими родственниками, а также с рождением, жизнью и смертью.
3. Символ имеет постоянное значение. Многие символы могут представлять одну и ту же вытесненную идею, но сам символ сохраняет своё универсальное значение.
4. Символизм возникает в результате внутриличностного конфликта между «вытесняющими тенденциями» и «вытесненным». Кроме того: «Только то, что вытеснено, символизируется; только то, что вытеснено, нуждается в символизации».
Джонс также различал сублимацию и символизацию. «Символы, - отмечает он, - возникают в тех случаях, когда аффект, связанный с символизируемой идеей, не подвергся той качественной трансформации, которую обозначают термином "сублимация"».
Если суммировать его идеи, можно сказать, что, когда желание должно быть подавлено из-за конфликта и вытеснено, оно может выражаться в символической форме, а сам объект желания может быть заменён символом.
Дальнейшие аналитические исследования, особенно анализ детской игры, подтвердили основные положения Джонса. Первые интересы и импульсы ребёнка направлены на его собственное тело и тело родителей, и именно эти объекты и импульсы, существующие в бессознательном, порождают все последующие интересы через процесс символизации. Однако утверждение Джонса, что символы формируются только при отсутствии сублимации, вызвало разногласия. Сам Джонс, как и Фрейд, анализировал содержание произведений искусства. В 1923 году в своей статье о детском анализе Мелани Кляйн не согласилась с Джонсом в отношении связи символизации и сублимации. Она пыталась показать, что детская игра - это сублимированная деятельность, представляющая собой символическое выражение тревог и желаний.
Можно рассматривать это как вопрос терминологии и принять точку зрения Джонса о том, что символами следует называть лишь такие замещения, которые полностью заменяют объект без изменения аффекта. Однако расширение определения символа даёт несколько преимуществ.
Во-первых, оно лучше соответствует обычному языковому употреблению. Определение Джонса исключает большинство явлений, которые в других науках и в повседневной речи называются символами.
Во-вторых, (и этот вопрос будет раскрыт далее) существует непрерывное развитие от примитивных символов, описанных Джонсом, к символам, используемым в самовыражении, коммуникации, открытии и творчестве.
В-третьих, трудно установить связь между ранними примитивными желаниями и последующим развитием индивида, если не принять более широкое понимание символизма. В аналитическом подходе интерес ребёнка к внешнему миру определяется серией смещений аффекта и интересов от самых ранних к всё новым объектам. Но каким ещё образом может осуществляться такое смещение, если не через символизацию?
В 1930 году Мелани Кляйн затронула проблему нарушения символизации. Она описала четырёхлетнего аутичного мальчика по имени Дик, который не мог говорить и играть, не проявлял ни привязанности, ни тревоги и не интересовался окружающим миром, за исключением дверных ручек, станций и поездов, которые его завораживали. Анализ показал, что ребёнок испытывал сильнейший страх перед своей агрессией в отношении тела матери, которое он воспринимал как испорченное из-за собственных атак. Из-за силы этой тревоги он выстроил мощные защиты против своих фантазий о матери, что привело к параличу его фантазийной жизни и неспособности к символизации. Поскольку он не наделил окружающий мир символическим значением, он и не проявлял к нему интереса. Кляйн пришла к выводу, что если символизация не происходит, то развитие эго останавливается.
Если принять эту точку зрения, то становится очевидным, что процессы символизации требуют более тщательного изучения. Вслед за Ч. Моррисом полезно рассматривать символизацию как трёхчленный процесс, то есть отношение между символизируемым, самим символом и человеком, для которого один объект представляет другой. В психологическом смысле символизм - это отношение между эго, объектом и символом.
Трудности в различении символа и символизируемого
Формирование символов - это активность эго, направленная на преодоление тревоги, возникающей в его отношениях с объектами. В первую очередь это страх перед плохими объектами и страх утраты или недоступности хороших объектов. Нарушения в отношениях эго с объектами находят отражение в нарушениях символизации. В частности, трудности в различении эго и объекта приводят к затруднениям в различении символа и символизируемого, что в свою очередь выражается в конкретном мышлении, характерном для психозов.
Символизация начинается очень рано, вероятно, одновременно с установлением объектных отношений, но её характер и функции меняются по мере развития эго и изменения его отношений с объектами. Не только содержимое символа, но и сам способ его формирования и использования, по-видимому, точно отражает уровень развития эго и его способы взаимодействия с объектами. Если рассматривать символизм как трёхчленный процесс, то вопросы формирования символов всегда должны анализироваться в контексте отношений эго с объектами.
Я постараюсь кратко описать основные позиции эго по отношению к объектам и то, как они, на мой взгляд, влияют на процессы символизации и функционирования символов. Моё описание основано на концепциях Мелани Кляйн о параноидно-шизоидной и депрессивной позиции. Согласно её теории, оральная стадия развития разделяется на две фазы: ранняя фаза является точкой фиксации для шизофренического спектра заболеваний, а более поздняя - для маниакально-депрессивного. В моём описании, которое будет неизбежно схематичным, я выделю лишь те аспекты, которые имеют непосредственное отношение к проблеме формирования символов.
Основные характеристики первых объектных отношений младенца таковы. Объект воспринимается как разделённый на идеально хороший и полностью плохой. Целью эго является полное слияние с идеальным объектом и полное уничтожение плохого объекта, а также плохих частей самого себя. Всемогущая мысль доминирует, а ощущение реальности нестабильно и прерывисто. Понятие отсутствия практически не существует. Всякий раз, когда состояние единения с идеальным объектом не достигается, переживается не отсутствие, а нападение со стороны антагониста хорошего объекта - плохого объекта или объектов. Это период галлюцинаторного исполнения желаний, описанный Фрейдом, когда мысль создаёт объекты, которые затем воспринимаются как реально присутствующие. Согласно Мелани Кляйн, это также период плохого галлюционирования, когда, если идеальные условия не выполняются, плохой объект также галлюцинируется и воспринимается как реальный.
Ведущим защитным механизмом на этой стадии является проективная идентификация. В проективной идентификации субъект в фантазии проецирует значительные части себя в объект, и объект становится отождествлённым с теми частями субъекта, которые он, как ощущается, содержит. Точно так же внутренние объекты проецируются наружу и идентифицируются с элементами внешнего мира, которые начинают представлять их. Эти первые проекции и идентификации являются началом процесса формирования символов.
Символическое уравнивание
Однако ранние символы не воспринимаются эго как символы или замещения, а как сам исходный объект. Они столь отличаются от более поздних символов, что, на мой взгляд, заслуживают особого обозначения. В своей статье 1950 года я предложила термин уравнивание (equation). Однако это слово слишком резко отделяет их от понятия символа, поэтому здесь я предлагаю изменить его на символическое уравнивание (symbolic equation).
Символическое уравнивание изначального объекта и символ во внутреннем и внешнем мире, как мне кажется, лежит в основе конкретного мышления шизофреников. В этом случае заместители исходных объектов или частей себя могут использоваться совершенно свободно, но как в двух приведенных выше примерах шизофренических пациентов, они почти не отличатся от оригинального объекта, они воспринимаются и с ними обращаются так, словно они идентичны исходному объекту. Такое отсутствие различения между символизируемым и символом является частью нарушения в отношениях между эго и объектом. Части эго и внутренние объекты проецируются в объект и сливаются с ним. Различие между «Я» и объектом размывается. А поскольку часть эго смешивается с объектом, символ, который является порождением и функцией эго, в свою очередь, также смешивается с символизируемым объектом.
Когда такие символические уравнивания формируются в отношении плохих объектов, предпринимается попытка справиться с ними так же, как с оригиналом, т.е посредством полного уничтожения или скотомизации (психологического «вычёркивания»). В статье Кляйн, на которую я уже ссылалась, казалось, что Дик вовсе не формировал символических связей с внешним миром. Однако статья была написана в начале анализа, и, исходя из моего опыта работы с шизофрениками, я допускаю, что впоследствии могло выясниться, что Дик сформировал многочисленные символические уравнивания во внешнем мире. Если это так, то они несли в себе всю тревогу, связанную с исходным преследующим или вызывающим чувство вины объектом - телом его матери. Поэтому Дик пытался справиться с ними посредством уничтожения, то есть полной утраты интереса к ним.
Некоторые из символов, которые он сформировал в ходе анализа, когда начал проявлять интерес к объектам в кабинете терапевта, несли признаки таких символических уравниваний. Например, когда он увидел стружку от карандаша, он сказал: «Бедная миссис Кляйн». Для него эта стружка была миссис Кляйн, разрезанной на части.
То же самое наблюдалось в анализе моего пациента Эдварда. На определённой стадии анализа сформировался некоторый уровень символизации на основе символического уравнивания, так что часть тревоги, связанной с личностью аналитика, воспринимаемой как плохой внутренний объект, сместилась на внешние замещения. Затем многочисленные преследователи во внешнем мире подверглись скотомизации. Этот этап анализа, длившийся несколько месяцев, характеризовался крайней суженностью его интересов к окружающему миру. Тогда же его словарный запас резко сократился: он запрещал себе и мне употреблять множество слов, которые, по его ощущению, могли вызывать галлюцинации и потому должны были быть устранены.
Это поразительно похоже на поведение парагвайского племени абипонов, которое не выносит ничего, что напоминает им о смерти. Когда кто-то из членов племени умирает, все слова, хоть как-то связанные с именем умершего, немедленно исчезают из языка. В результате их язык становится чрезвычайно трудным для изучения, так как наполнен пробелами и неологизмами, заменяющими запрещённые слова.
Различие между объектными отношениями в параноидно-шизоидной позиции и в депрессивной позиции
Развитие эго и изменения в его отношениях с объектами происходят постепенно, и так же постепенно происходит переход от ранних символов, которые я называю символическими уравниваниями, к полноценно сформированным символам депрессивной позиции. Поэтому, исключительно ради ясности, я проведу здесь четкое различие между объектными отношениями в параноидно-шизоидной позиции и в депрессивной позиции, а также между символическими уравниваниями и символами, формирующимися в ходе и после достижения депрессивной позиции.
Когда достигается депрессивная позиция, основной характеристикой объектных отношений становится восприятие объекта как цельного. В связи с этим усиливается осознание и дифференциация разделённости между эго и объектом. Одновременно, поскольку объект признаётся как целостный, амбивалентность переживается более полно.
Эго на этой стадии борется со своей амбивалентностью, а его отношение к объекту характеризуется чувством вины, страхом потери или реальным переживанием утраты и скорби, а также стремлением восстановить объект. В то же время процессы интроекции становятся более выраженными, чем процессы проекции, что соответствует стремлению сохранить объект внутри себя, а также восстановить, исправить и воссоздать его.
При благоприятных условиях нормального развития, после повторяющихся переживаний потери, восстановления и воссоздания, хороший объект прочно закрепляется в эго. В процессе интеграции эго происходит три изменения в отношении к объекту, которые фундаментально влияют на ощущение реальности: усиление осознания амбивалентности, ослабление интенсивности проекции, и углубления различения между собой и объектом. Все это выращивает ощущение реальности, как внутренней, так и внешней. Внутренний мир становится более отчётливо отделённым от внешнего. Всемогущее мышление, характерное для ранней фазы, постепенно уступает место более реалистичному мышлению. Одновременно с этим происходит определённая модификация первичных инстинктивных стремлений. На ранних стадиях цель состояла в полном обладании объектом, если он воспринимался как хороший, или его полном уничтожении, если он воспринимался как плохой. С осознанием того, что хорошие и плохие качества принадлежат одному и тому же объекту, эти инстинктивные цели постепенно изменяются. Эго всё больше сосредоточено на сохранении объекта от собственной агрессии и желания обладания. Это предполагает определённое торможение как агрессивных, так и либидинозных импульсов.
Эта ситуация является мощным стимулом для создания символов, и символы приобретают новые функции, меняющие их характер. Символ становится средством смещения агрессии с оригинального объекта, что позволяет снизить вину и страх потери. Однако символ здесь уже не является эквивалентом самого объекта, поскольку целью смещения является сохранение объекта, а вина, связанная с этим символом, значительно слабее, чем при атаке на сам объект.
Символы также создаются во внутреннем мире как способ восстановления, воссоздания, возвращения и повторного обретения оригинального объекта. Однако, в отличие от символического уравнивания, теперь символ воспринимается как создание эго и, следовательно, никогда не отождествляется полностью с оригинальным объектом.
Фрейд предполагает, что модификация инстинктивных целей является основной предпосылкой сублимации. В моём понимании, формирование символов в депрессивной позиции требует некоторого торможения прямых инстинктивных целей в отношении оригинального объекта, и поэтому символы становятся доступны для сублимации. Внутренне созданные символы могут затем быть перепроецированы во внешний мир, наделяя его символическим значением.
Способность переживать утрату и стремление воссоздать объект в себе, даёт индивиду бессознательную свободу в использовании символов. И поскольку символ теперь признаётся творением субъекта, в отличие от символического уравнивания, он может свободно использоваться субъектом.
Когда заместитель во внешнем мире используется как символ, оно может применяться свободнее, чем оригинальный объект, поскольку не полностью отождествляется с ним. Однако, поскольку он отличается от оригинального объекта, он также признаётся как объект сам по себе. Его собственные свойства осознаются, уважаются и используются, так как теперь нет путаницы с оригинальным объектом, который мог бы исказить характеристики нового объекта, используемого в качестве символа.
Способность к внутренней коммуникации с помощью символов, по моему мнению, лежит в основе вербального мышления, то есть способности общаться с самим собой с помощью слов. Не вся внутренняя коммуникация является вербальным мышлением, но всякое вербальное мышление представляет собой внутреннюю коммуникацию с помощью символов - слов.
Важным аспектом внутренней коммуникации является интеграция ранних желаний, тревог и фантазий в более поздние стадии развития через символизацию. Например, в развитой генитальной функции все ранние цели, анальные, уретральные, оральные, могут быть символически выражены и реализованы, как это подробно описывает Ференци в Таласса. (Книга Ш.Ференси "Таласса. Теория генитальности").
Это подводит меня к последнему моменту статьи. Одна из важных задач эго в депрессивной позиции заключается не только в проработке депрессивных тревог, но в разрешении неразpешённых ранних конфликтов. Новое достижение, связанное с депрессивной позицией - это способность символизировать и тем самым снижать тревогу и разрешать конфликт. Тревоги, с которыми на ранних стадиях невозможно было справиться, так как переживание объекта и его заместителей было слишком буквальным (в форме символических уравниваний), теперь могут быть переработаны более интегрированным эго через символизацию и таким образом интегрироваться.
В депрессивной позиции и позднее, символы формируются не только как целостный, разрушенный и восстановленный объект (что характерно для депрессивной позиции), но и как расщеплённый объект, крайне хороший и крайне плохой.
Символизируются не только целостные объекты, но и частичные. Некоторые параноидные и идеализированные объектные отношения и тревоги могут быть символизированы как часть интегративного процесса в депрессивной позиции.
Сказка как пример формирования символов
Примером может служить сказка. В ней фигурируют ведьмы и добрая фея, прекрасный принц, людоед и другие персонажи содержащие значительное количество шизофренического материала. Но при этом она представляет собой высокоинтегрированный продукт - художественное творение, которое в полной мере символизирует ранние тревоги и желания ребёнка. Я хотела бы проиллюстрировать функцию сказки на примере материала из анализа одной пациентки-подростка с шизофренией.
Эта девочка страдала галлюцинациями и шизофренией с четырёх лет. Однако у неё было много депрессивных черт, и в её жизни были фазы относительной интеграции. В такие фазы, когда она чувствовала себя менее преследуемой и, как она говорила, могла испытывать некоторую тоску по родителям, она писала сказки. В трудные периоды злые персонажи её сказок оживали и начинали её преследовать. Однажды, после многонедельного молчания, находясь в очевидно галлюцинаторном, преследующем состоянии, она внезапно повернулась ко мне и со страхом спросила: «Кто такие ведьмы из Ланкашира?»
Я никогда не слышала о ланкаширских ведьмах, и она никогда ранее о них не упоминала. Но я знала, что она родом из Ланкашира.
После ряда интерпретаций она рассказала, что в 11 лет (а в тот год у неё не было галлюцинаций) она написала сказку о ведьмах Ланкашира.
Фаза анализа, последовавшая за этим сеансом, оказалась очень показательной. Выяснилось, что ланкаширские ведьмы символизировали и её саму, и её мать. Её тревога уходила корнями в раннее детство, когда она воспринимала себя и мать как пожирающих друг друга или пожирающих отца. Когда её эго стало более интегрированным, и она установила более реалистичные отношения с родителями, эта ранняя тревога перерабатывалась через символизацию и она написала сказку про ведьм.
Однако при последующем ухудшении состояния, ранняя преследующая ситуация вернулась с новой силой, но в другой форме. Сказка ожила: ведьмы Ланкашира, созданные ею образы, превратились во внешнюю реальность.
В кабинете аналитика было совершенно очевидно, что эта конкретизация сказки зависела от проективной идентификации. Она обратилась ко мне с вопросом о ланкаширских ведьмах, ожидая, что я знаю, кто они.
Она бессознательно фантазировала, что вложила в меня ту часть себя, которая создала этих ведьм и утратила связь с этой частью себя.
Из-за этой проекции она потеряла всякое ощущение реальности и забыла, что сама создала этот символ: Ланкаширских ведьм. Ее символ слился со мной как с реальным внешним объектом, и стал для неё буквальной внешней реальностью. Я превратилась в ланкаширскую ведьму.