Эдипов комплекс в свете ранних тревог (1945) Мелани Кляйн

Первая публикация: The Oedipus complex in the light of early anxieties // International Journal of Psychoanalysis. 1945. V. 26. P. 11–33.

Полезные пояснительные замечания к этой статье были написаны Э. О’Шонесси (O’Shaughnessy, 1975).

Представляя данную работу, я преследую две цели. Я намереваюсь выделить несколько типичных ранних ситуаций тревоги и показать их связь с эдиповым комплексом. Поскольку эти тревоги и защиты являются частью инфантильной депрессивной позиции, как я ее понимаю, я надеюсь пролить свет на связь между депрессивной позицией и либидинозным развитием. Вторая моя цель – сравнить мои выводы об эдиповом комплексе со взглядами Фрейда на этот вопрос.

Свои доводы я проиллюстрирую короткими отрывками из двух случаев. В отношении обоих случаев можно было бы привести большое количество деталей как о взаимоотношениях в семье пациентов, так и об использованной технике. Однако я ограничусь наиболее существенными с точки зрения рассматриваемого вопроса деталями материала.

Оба ребенка, чьи случаи я буду описывать для иллюстрации своих доводов, серьезно страдали от эмоциональных трудностей. Используя такой материал в качестве основы для выводов о нормальном ходе эдипова развития, я следую методу, уже апробированному психоанализом. Во многих своих работах Фрейд утвердил такого рода подход. Например, в одном месте он говорит: «…Нам знакома точка зрения, что патология своими преувеличениями и огрублениями может обратить наше внимание на нормальные отношения, которые без этого ускользнули бы от нас»

Отрывки из истории случая, иллюстрирующие эдипово развитие мальчика

Материалы, которыми я буду иллюстрировать свои взгляды на эдипово развитие, взяты из истории анализа мальчика десяти лет.

Его родители были вынуждены обратиться за помощью, поскольку ряд его симптомов развился настолько, что он не мог посещать школу. Он очень сильно боялся детей и из-за этого все больше и больше избегал ходить один. Кроме того, его родителей сильно волновало прогрессирующее на протяжении нескольких лет торможение его способностей и интересов. Вдобавок к этим симптомам, не позволявшим ему учиться в школе, он был чрезмерно озабочен своим здоровьем, что зачастую становилось предметом депрессивных настроений. Эти трудности отразились на его внешности, выглядел он весьма обеспокоенным и несчастным. Временами, однако, во время аналитических сессий депрессия исчезала, и тогда внезапная жизнь и искра появлялись в его глазах и совершенно меняли его лицо – это было удивительно.

Ричард был одаренным ребенком, во многом развитым не по годам. Он был очень музыкальным, что проявилось уже в раннем возрасте. Чрезвычайно любил природу, но только в ее лучших проявлениях. Его артистические наклонности сказывались, например, в подборе слов и в чувстве драматизма, что оживляло его беседу. Он не мог найти общий язык с детьми, но прекрасно общался со взрослыми, особенно с женщинами. Он старался произвести на них впечатление своими способностями вести беседу и снискать их расположение вполне взрослым поведением.

Период грудного вскармливания Ричарда был коротким и неудовлетворительным. Он всегда был слабым ребенком, с младенчества страдал от простуд и болезней. Он перенес две операции (обрезание и удаление миндалин) между двумя и шестью годами. Семья жила в скромных, но комфортабельных условиях. Атмосфера в доме была не совсем счастливая. Был определенный недостаток тепла и общих интересов между его родителями, хотя явных проблем не было. Ричард был вторым из двух детей, его брат на несколько лет старше. Его мать, хотя и не больная в клиническом смысле, депрессивного типа. Она очень беспокоилась по поводу любых болезней Ричарда, не было сомнений, что ее установка способствовала его ипохондрическим страхам. Ее отношение к Ричарду в некоторых отношениях было неудовлетворительным; в то время как старший брат преуспевал в школе и получал большую часть материнской любви, Ричард, скорее, вызывал у нее разочарование. Хотя он был предан ей, с ним было крайне трудно. У него не было интересов и хобби, которыми он мог бы занять себя. Он был чрезмерно тревожным и любящим по отношению к своей матери, цеплялся за нее и утомлял ее своей настойчивостью.

Его мать расточала на него огромную заботу и в некоторых отношениях баловала его, но по-настоящему не ценила менее явные стороны его характера, такие как огромную врожденную способность к любви и доброте. Она не могла понять, что ребенок очень сильно ее любит, и сомневалась в его будущем развитии. В то же время она была терпеливой, общаясь с ним, например, она не предпринимала попыток заставить его играть с другими детьми или ходить в школу.

Отец Ричарда любил его и был добр к нему, но, казалось, всю ответственность за воспитание мальчика переложил на мать. Как показал анализ, Ричард считал, что отец слишком терпелив по отношению к нему и слишком мало проявляет свой авторитет в семейном кругу. Старший брат в основном был дружелюбным и терпеливым с Ричардом, однако у мальчиков было очень мало общего.

Начало войны весьма существенно усилило трудности Ричарда. Он был эвакуирован со своей матерью, с целью анализа они переехали в маленький городок, где я жила в то время, брата же отправили с его школой. Отъезд из дома очень расстроил Ричарда. Кроме того, война пробудила все его тревоги, особенно он пугался воздушных налетов и бомб. Он внимательно слушал все новости и проявлял огромный интерес к изменениям в военной ситуации, и в ходе анализа эта озабоченность всплывала вновь и вновь.

Несмотря на трудности в семейной ситуации, равно как и серьезные трудности в ранней истории Ричарда, на мой взгляд, тяжесть его болезни нельзя объяснить только этими обстоятельствами. Как и в любом случае, мы должны принять во внимание внутренние процессы, проистекающие из конституциональных факторов, а также факторов окружающей среды и взаимодействующие с ними. Однако я не в состоянии здесь подробно рассматривать все эти взаимодействия. Я ограничусь тем, что покажу влияние определенных ранних тревог на генитальное развитие.

Анализ проводился в маленьком городке недалеко от Лондона, в доме, владельцы которого в то время отсутствовали. В нашем распоряжении была не такая игровая комната, которую я бы выбрала, мне не удалось убрать некоторые книги, картины, карты и т. д. У Ричарда было особое, почти личное отношение к этой комнате и к дому, который он идентифицировал со мною. К примеру, он часто с любовью говорил о нем и обращался к нему, говорил ему «до свидания» прежде, чем уйти в конце сеанса, а иногда с особой заботой расставлял мебель, что, как он считал, делало комнату «счастливой».

В ходе анализа Ричард нарисовал несколько рисунков. Первое, что он нарисовал, была морская звезда, парящая около растения под водой, он объяснил мне, что это голодный ребенок, который хочет съесть растение. День или два спустя в его рисунках появился осьминог с человеческим лицом, гораздо больше морской звезды. Этот осьминог репрезентировал его отца и отцовские гениталии в аспекте опасности и позднее бессознательно был приравнен к «монстру», с которым мы еще встретимся в данном материале. Рыбоподобная форма вскоре привела к рисунку, составленному из различных цветных секций. Четыре основных цвета в этом типе рисунка – черный, голубой, пурпурный и красный – символизировали его отца, мать, брата и его самого соответственно. В одном из первых рисунков, в котором были использованы эти четыре цвета, он представил черное и красное карандашами, марширующими по направлению к рисунку с сопровождающими шумами. Он объяснил, что черный – это его отец, и сопроводил движение карандаша имитацией звука марширующих солдат. Следом шел красный, и Ричард сказал, что это он сам, и, пододвигая карандаш, запел веселую мелодию. Раскрашивая голубые секции, он сказал, что это его мать, а заполняя пурпурные секции, сказал, что его брат очень милый и помогает ему.

Рисунок представлял империю, разные секции обозначали разные страны. Важно, что его интерес к военным событиям сыграл значительную роль в его ассоциациях. Он часто обращал свой взор на карту и смотрел на страны, захваченные Гитлером; была очевидна связь между странами на карте и его собственной империей на рисунках. Рисунки империи репрезентировали мать, которую захватывали и атаковали. Отец обычно оказывался врагом; Ричард же и его брат фигурировали на рисунках в разных ролях, иногда как союзники матери, иногда как союзники отца.

Эти схематичные рисунки, похожие на первый взгляд, сильно варьировались в деталях – вообще, не было двух совершенно одинаковых. Значимым было то, как он выполнял эти рисунки или по какому поводу было сделано большинство из них. Он начинал без определенного плана и зачастую удивлялся, увидев конечный рисунок.

Он использовал различные виды игрового материала, например, карандаши или цветные карандаши, которыми он выполнял свои рисунки, в его игре представляли людей. Вдобавок он принес собственных игрушечных овец, две из которых всегда обозначали его родителей, тогда как другие овцы играли разные роли.

В целях изложения я ограничила выбор материала несколькими примерами, по большей части взятыми из шести аналитических сеансов. На этих сеансах – отчасти по внешним обстоятельствам, которые я буду обсуждать позднее, – на какое-то время усилились определенные тревоги. Они были уменьшены интерпретацией, и произошедшие изменения пролили свет на влияние ранних тревог на генитальное развитие. Эти изменения, которые были лишь шагом к более полной генитальности и стабильности, ранее уже были предсказаны в анализе Ричарда.

Что касается интерпретаций, представленных в данной работе, само собой разумеется, я выбрала наиболее подходящие к изучаемому вопросу. Я буду пояснять, какие интерпретации были даны самим пациентом. В дополнение к интерпретациям, которые я давала пациенту, работа содержит ряд выводов по материалу, и я не буду каждый раз проводить различие между этими двумя категориями. Последовательное разграничение такого рода потребует большого количества повторений и затуманит основные результаты.

Ранние тревоги, препятствующие эдипову развитию

За отправную точку я возьму момент возобновления анализа после перерыва в десять дней. К тому времени анализ продолжался шесть недель. Во время перерыва я находилась в Лондоне, а у Ричарда были каникулы. Он никогда не был свидетелем воздушных налетов, и эти страхи были у него связаны с Лондоном как с наиболее опасным местом. Поэтому он считал, что для меня поездка в Лондон означает разрушение и смерть. Это прибавилось к тревоге, возникшей у него из-за прерывания анализа.

Вернувшись, я нашла Ричарда очень обеспокоенным, он был в депрессии. На протяжении всего первого сеанса он практически не смотрел на меня и либо сидел неподвижно в кресле, не поднимая глаз, либо беспокойно выходил в примыкающую кухню и сад. Несмотря на выраженное сопротивление, он все-таки задал мне несколько вопросов: «Много ли я видела „разрушений“ в Лондоне? Были ли воздушные налеты в то время, когда я была там? Был ли в Лондоне грозовой дождь?»

Первое, что он сказал мне, – это то, что ему было ненавистно возвращение в город, где проходил анализ, и назвал город «свинарником» и «ночным кошмаром». Вскоре он вышел в сад, где более свободно огляделся. Он увидел несколько поганок, которые показал мне, содрогаясь и говоря, что они ядовиты. Зайдя обратно в комнату, он взял с полки книгу и определенно указал мне на картинку, где маленький человек сражался с «ужасным монстром».

На второй день после моего возвращения Ричард с большим сопротивлением рассказал мне о разговоре с матерью во время моего отсутствия. Он сказал матери, что очень беспокоится о появлении у него в будущем детей, и спросил, сильно ли это повредит ему. В ответ она, уже не в первый раз, объяснила ему роль мужчины в размножении, после чего он сказал, что не хочет засовывать свои гениталии в чьи-нибудь еще гениталии: это напугало его и доставило огромное беспокойство.

В своей интерпретации я связала этот страх с городом-«свинарником». В его психике он обозначал мою «внутреннюю часть» и «внутреннюю часть» матери, ставших плохими из-за грозовых дождей и гитлеровских бомб. Все они репрезентировали «плохой» пенис отца, входящий в тело матери и превращающий его в опасное и подверженное опасности место. «Плохой» пенис внутри матери символизировали и ядовитые поганки, выросшие в саду в мое отсутствие, а также монстр, с которым сражался маленький человек (репрезентировавший его самого). Фантазия о том, что мать содержит деструктивные гениталии отца, отчасти была причиной его страхов сексуального акта. Эта тревога пробудилась и усилилась моей поездкой в Лондон. К его тревогам и переживаниям вины во многом добавились его собственные агрессивные желания, касающиеся сексуального акта родителей.

Существовала тесная связь между страхом Ричарда перед «плохим» пенисом отца, находящимся внутри матери, и его фобией детей. Оба эти страха были тесно связаны с его фантазиями о «внутренней части» матери как о месте опасности, поскольку он считал, что атаковал и повредил воображаемых детей внутри материнского тела, и они стали его врагами. Большая часть его тревоги была перенесена на детей во внешнем мире.

Первое, что сделал Ричард со своим флотом во время этих сеансов, он столкнул разрушителя, которого назвал «Вампиром», с военным кораблем «Родни», всегда репрезентировавшим мать. Сразу же возникло сопротивление, и он быстро все привел в порядок. Однако когда я спросила его, кого обозначает «Вампир», он ответил – хотя и неохотно – что это он сам. Внезапное сопротивление, заставившее его прервать игру, пролило некоторый свет на вытеснение его генитальных желаний по отношению к матери. Оказалось, что столкновение одного корабля с другим в его анализе неоднократно символизировало сексуальный акт. Одной из основных причин вытеснения его сексуальных желаний был страх деструктивности сексуального акта из-за того, что – как предполагает название «Вампир» – он приписывал ему орально-садистический характер.

Сейчас я проинтерпретирую рисунок 1, иллюстрирующий ситуации тревоги Ричарда на данном этапе анализа. Как мы уже знаем, в схематичных рисунках красное всегда обозначало Ричарда, черное – отца, пурпурное – брата, а голубое – мать. Закрашивая красные секции, Ричард сказал: «Это русские». Хотя русские стали нашими союзниками, он относился к ним очень подозрительно. Поэтому, обращаясь к красному (к самому себе) как к подозрительным русским, он показал мне, что боится собственной агрессии. Именно страх заставил его прекратить игру во флот в тот момент, когда он осознал, что он и есть «Вампир» в сексуальном приближении к матери. Рисунок 1 выражал его тревоги по отношению к материнскому телу, атакуемому плохим Гитлером-отцом (бомбы, грозовые дожди, ядовитые поганки). Как мы увидим при обсуждении его ассоциаций к рисунку 2, вся империя в целом репрезентировала материнское тело и была пронизана его собственными «плохими» гениталиями. На рисунке 1, однако, пронизывание было сделано тремя гениталиями, репрезентирующими трех мужчин в семье: отца, брата и его самого. Мы знаем, что во время этого сеанса Ричард выразил свой ужас по поводу сексуального акта. К фантазии о деструкции, угрожающей матери со стороны «плохого» отца, добавилась опасность со стороны агрессии Ричарда, поскольку он идентифицировал себя с «плохим» отцом. Его брат тоже выступил в качестве атакующего. На этом рисунке мать (голубое) вмещает плохих мужчин или, в конечном счете, их плохие гениталии, и поэтому ее тело подвергается опасности и является местом опасности.

Некоторые ранние защиты

Тревога Ричарда по поводу своей агрессии, особенно орально-садистических тенденций, была очень сильной и привела к острой внутренней борьбе со своей агрессией. Временами эту борьбу можно было ясно видеть. Важно, что в моменты гнева он скрежетал зубами и двигал челюстями, как будто кусался. Из-за силы орально-садистических импульсов он чувствовал опасность нанести вред матери. Он нередко спрашивал, даже после вполне безобидных замечаний, адресованных матери или мне: «Я поранил твои чувства?» Страх и вина, относящиеся к его деструктивным фантазиям, формировали всю его эмоциональную жизнь. Дабы сохранить свою любовь к матери, он снова и снова пытался сдержать свою ревность и обиды, отрицая даже их очевидные причины.

Однако попытки Ричарда сдержать свою ненависть и агрессивность и отрицать свои обиды не были успешны. Вытесненный гнев по поводу фрустраций в прошлом и настоящем отчетливо проявился в ситуации переноса, например, в его реакции на фрустрацию, вызванную перерывом в анализе. Мы знаем, что после моей поездки в Лондон в его психике я стала поврежденным объектом. Однако я была повреждена не только потому, что была подвержена опасности бомб, но и потому, что, фрустрировав его, возбудила в нем ненависть. Впоследствии он бессознательно переживал, что атаковал меня. В повторении ранних ситуаций фрустрации он стал – в своих фантазийных атаках на меня – идентифицироваться с бомбардирующим опасным Гитлером-отцом, и он боялся возмездия. Поэтому я превратилась во враждебную мстительную фигуру.

Раннее расщепление фигуры матери на хорошую и плохую «мать-грудь» как способ справиться с амбивалентностью было весьма заметно у Ричарда. Затем это перешло в разделение между «матерью-грудью», которая была хорошей, и «матерью-гениталиями», которая была плохой. На этой стадии анализа его настоящая мать была «матерью-хорошей-грудью», в то время как я стала «матерью-плохими-гениталиями» и потому вызвала у него агрессию и страхи, связанные с этой фигурой. Я стала матерью, которая была повреждена отцом в сексуальном акте или соединена с «плохим» Гитлером-отцом.

То, что интерес Ричарда к гениталиям стал активным в это время, показал, например, его разговор с матерью о сексуальном акте, хотя в то время он большей частью выразил ужас. Но именно этот ужас заставил его отвернуться от меня как от «гениталий» матери и привел к настоящей матери как к хорошему объекту. Он достиг этого путем регрессии на оральную стадию. Пока я была в Лондоне, Ричард был как никогда неразлучен со своей матерью. Как он мне это выразил, он был «мамочкиным цыпленком», а «цыплята бегают за своими мамочками». Это бегство к матери-груди как защите от тревоги по поводу матери-гениталий не было успешным, поскольку Ричард добавил: «Но тогда цыплята должны обходиться без них, потому что курицы больше не смотрят за ними, не заботятся о них».

Фрустрация, пережитая в ситуации переноса из-за перерыва в анализе, возродила ранние фрустрации и обиды, в основном самую раннюю депривацию, испытанную в отношении к материнской груди. Поэтому вера в хорошую мать не могла быть сохранена.

Сразу же после столкновения между «Вампиром» (он сам) и «Родни» (мать), которое я описала в предыдущем параграфе, Ричард поставил рядом друг с другом военные корабли «Родни» и «Нельсон» (мать и отец), а затем в ряд несколько кораблей, репрезентировавших его брата, его самого и его собаку. Все они были поставлены, как он сказал, по возрасту. Здесь игра во флот выражала его желание восстановить гармонию и мир в семье разрешением родителям быть вместе и признанием авторитета отца и брата. Это подразумевало необходимость сдерживать ревность и ненависть, поскольку он считал, что только тогда он сможет избежать борьбы с отцом за обладание матерью. Таким способом он отражал свой кастрационный страх, более того, сохранял хорошего отца и хорошего брата. Прежде всего, он также сохранял мать от повреждений в борьбе между отцом и им самим.

Таким образом, у Ричарда превалировала не только потребность защитить себя от страха быть атакованным соперниками, отцом и братом, но и обеспокоенность за хорошие объекты. Переживания любви и сильное побуждение возместить вред, причиненный в фантазии, – вред, который повторится, если он не откажется от своей ненависти и ревности, – проявились с большей силой.

Однако мир и гармонию в семье можно достичь, ревность и ненависть можно сдержать, а любимые объекты можно сохранить, только если Ричард вытеснит свои эдиповы желания. Вытеснение эдиповых желаний включает частичную регрессию к младенчеству, но эта регрессия связана с идеализацией отношений матери и ребенка, поскольку он хотел превратить себя в младенца, свободного от агрессии, в особенности от орально-садистических импульсов. Идеализация ребенка предполагает сопутствующую идеализацию матери, прежде всего ее груди: идеальная грудь никогда не фрустрирует, мать и ребенок пребывают в отношениях абсолютной любви друг к другу. Плохая грудь, плохая мать содержались в его психике очень далеко от идеальной матери.

Рисунок 2 иллюстрирует некоторые методы борьбы Ричарда с амбивалентностью, тревогой и виной. Он показал мне красную секцию, «которая проходит сквозь всю мамину империю», но, быстро поправив себя, сказал: «Это не мамина империя, это просто империя, где у всех нас есть страны». Я проинтерпретировала, что он боялся признавать, что считал ее материнской империей, потому что в таком случае красная секция пронизывала бы внутреннюю часть матери. Поэтому Ричард, взглянув на рисунок еще раз, предположил, что эта красная секция выглядела как «гениталии», и указал, что она разделила империю на две части: на Западе были страны, принадлежащие всем, в то время как часть на Востоке не содержала ничего, принадлежащего матери – только ему, отцу и брату.

Левая сторона рисунка репрезентировала хорошую мать в тесной связи с Ричардом, потому что на этой стороне рисунка было совсем немного от отца и относительно немного от брата. Напротив, на правой стороне («опасный Восток», с которым я ранее столкнулась в его анализе) появились воюющие мужчины или, скорее всего, их плохие гениталии. Мать исчезла из этой части рисунка, потому что, как он считал, ею завладели плохие мужчины. Этот рисунок выражал разделение на подверженную опасности плохую мать («мать-гениталии») и любящую, находящуюся в безопасности мать («мать-грудь»).

На первом рисунке, который я использовала для иллюстрации определенных ситуаций тревоги, уже можно увидеть некоторое подобие механизмов защиты, более ясно показанных на рисунке 2. Хотя на рисунке 1 голубая мать распространена по всему изображению и расщепление на «мать-гениталии» и «мать-грудь» не проявляется так ясно, как на рисунке 2, попытка разделения такого рода может быть видна, если мы изолируем секцию по правому краю.

Понятно, что на рисунке 2 на разделение повлияла особо острая и удлиненная секция, которую Ричард интерпретировал как гениталии. Таким способом он выразил веру в то, что мужские гениталии пронизывающие и опасные. Эта секция выглядит как длинный острый зуб или кинжал и, на мой взгляд, выражает оба эти значения: первый символизирует опасность для любимого объекта от орально-садистических импульсов, последний – опасность, относящуюся, как он считал, к генитальной функции как таковой из-за ее проникающей природы.

Эти страхи снова и снова способствовали его бегству к «матери-груди». Он мог достичь относительной стабильности в основном только на прегенитальном уровне. Дальнейшее движение либидо было затруднено, потому что тревога и вина были слишком велики, и Эго было не в состоянии развить адекватные защиты. Поэтому генитальная организация не могла быть стабилизирована достаточным образом, что подразумевает сильную тенденцию к регрессии. Взаимодействие феноменов фиксации и регрессии можно увидеть на каждом этапе его развития.

Уменьшение вытеснения эдиповых желаний

Анализ различных ситуаций тревоги, описанных мною, полностью выдвинул на первый план эдиповы желания и тревоги Ричарда. Но его Эго могло поддержать эти желания только с помощью усиленного использования определенных защит (которые я рассмотрю в этом параграфе). Эти защиты, однако, могут стать эффективными только благодаря уменьшению некоторой тревоги путем анализа, что также подразумевает ослабление фиксаций.

Когда вытеснение генитальных желаний Ричарда было в некоторой степени усилено, страх кастрации проявился в ходе анализа отчетливее и получил различное выражение с соответствующей модификацией в методах защиты. В ходе третьего сеанса анализа, после моего возвращения, Ричард вышел в сад и заговорил о своем желании залезть на горы, особенно Сноудон, о чем упоминал ранее в ходе анализа. Говоря об этом, он заметил на небе облака и предположил, что надвигается опасная буря. В такие дни, сказал он, он сочувствовал горам, потому что им приходилось туго, когда над ними бушевала буря. Это выражало его страх плохого отца, репрезентированного в раннем материале бомбами и грозами. Желание залезть на Сноудон, символизирующее желание сексуального акта с матерью, мгновенно вызвало страх кастрации плохим отцом, а надвигавшаяся буря, таким образом, означала опасность для матери и для него самого.

На этом же сеансе Ричард сказал, что собирается нарисовать пять рисунков. Он упомянул, что видел лебедя с четырьмя «очаровательными» маленькими лебедями. Играя с флотом, Ричард распределил корабли: один мне, один себе; я должна была отправиться в приятную прогулку на своем корабле, а он – на своем. Вначале он отодвинул свой корабль, но вскоре передвинул и поставил довольно близко к моему. Это соприкосновение кораблей в более раннем материале, а именно по отношению к его родителям – постоянно символизировало сексуальный акт. Следовательно, в этой игре Ричард выражал свои генитальные желания, а также надежду на потенцию. Он сказал, что пять рисунков, которые он собирался отдать мне, представляли его самого (лебедь), дающего мне – или, скорее, его матери – четырех детей (маленькие лебеди).

Несколькими днями ранее, как мы уже видели, произошел тот же самый инцидент в игре с флотом: «Вампир» (Ричард) прикасался к «Родни» (матери). В тот раз это привело к резкой перемене в ходе игры, вызванной страхом Ричарда, что над его генитальными желаниями будут доминировать орально-садистические импульсы. Однако на протяжении следующих нескольких дней тревога в какой-то мере была смягчена, агрессия ослаблена, но в то же время некоторые методы защиты усилились. Следовательно, похожий инцидент в ходе игры (его корабль касается моего во время приятной прогулки) теперь мог иметь место, не вызывая при этом тревогу и вытеснение генитальных желаний.

Возрастающая вера Ричарда в то, что он достигнет потенции, была связана с еще большей надеждой на то, что его мать можно уберечь. Теперь он мог позволить себе фантазию, что она полюбит его как мужчину и разрешит ему занять место отца. Это привело к надежде, что она станет его союзником и защитит от соперников. К примеру, Ричард брал голубой и красный мелки (мать и себя) и вертикально ставил их на столе бок о бок. Затем к ним придвигался черный мелок (отец), но его прогонял красный, в то время как голубой мелок прогонял пурпурный (брата). Игра выражала желание Ричарда, чтобы мать в союзе с ним прогнала опасных отца и брата. Мать в качестве сильной фигуры, сражающейся против плохих мужчин и их опасных гениталий, появилась также в ассоциации к рисунку 2, поскольку он сказал, что голубая мать на Западе готовилась к сражению с Востоком и собиралась вернуть назад свои страны. Как мы знаем, с правой стороны рисунка 2 она была сокрушена генитальными атаками трех мужчин: отца, брата и его самого. На рисунке 4, который я опишу чуть позднее, Ричард, закрасив голубым большую часть изображения, выразил надежду на то, что мать вернет утраченную территорию. А затем – восстановившись и возродившись – она сможет помочь ему и защитить его. Из-за надежды на восстановление и возрождение его хорошего объекта, что означало веру в то, что он сможет успешнее справиться со своей агрессией, Ричард смог сильнее пережить генитальные желания. Также, поскольку его тревога была ослаблена, он смог выплеснуть свою агрессию наружу и предпринять в своей фантазии бой с отцом и братом за обладание матерью. В его игре с флотом он поставил свои корабли так, что они сформировали длинную шеренгу, во главе с самым маленьким кораблем. Значение этой игры в том, что он захватил гениталии брата и отца и присоединил их к своим собственным. Он считал, что достиг потенции благодаря этой воображаемой победе над своими соперниками.

Рисунок 3 представляет собой целую серию с изображением растений, морских звезд, кораблей и рыб в различных комбинациях, часто появлявшихся во время анализа. Аналогично рисункам, изображавшим империю, здесь была сильная вариация в деталях, но определенные элементы всегда репрезентировали один и тот же объект и одну и ту же ситуацию. Растения под водой обозначали гениталии матери; обычно он рисовал два растения на расстоянии друг от друга. Растения также обозначали грудь матери, и, когда одна из морских звезд находилась между растениями, это неизменно означало, что ребенок обладал грудью матери или имел с ней сексуальный акт. Заостренная фигура морской звезды представляла зубы и символизировала орально-садистические импульсы ребенка.

Начиная рисовать рисунок 3, Ричард вначале изобразил два корабля, затем большую рыбу и несколько маленьких вокруг нее. В процессе рисования он все больше и больше оживлялся, воодушевлялся и заполнил свободное пространство маленькими рыбками. Затем он привлек мое внимание к одной маленькой рыбке, накрытой плавником «Мамы-рыбы» и сказал: «Это самый маленький малыш». Рисунок предполагает, что малыша кормит мать. Я спросила Ричарда, нет ли его самого среди маленьких рыбок, но он ответил, что нет. Он также сказал, что морская звезда между растениями – это взрослый, а морская звезда поменьше – подросток, и объяснил, что это его брат; он также указал, что перископ субмарины «Санфиш» (Sunfish) «был всунут в „Родни“». Я предположила, что «Сан-фиш» представляет его самого (солнце обозначает сына), а перископ, всунутый в «Родни» (мать), означает сексуальный акт с матерью.

Заявление Ричарда, что морская звезда между растениями – это взрослый, подразумевало, что это его отец, в то время как Ричард был представлен «Санфиш» – кораблем, который был даже больше «Родни» (матери). Таким способом он выражал переворачивание отношения отец—сын. В то же время он указал на любовь к отцу и свое желание совершить репарацию, расположив морскую звезду-отца между растениями и таким образом ставя его в положение удовлетворенного ребенка.

Материал, представленный в данном параграфе, демонстрирует, что позитивная эдипова ситуация и генитальная позиция выступили на передний план. Ричард, как мы видели, достигал этого разными методами. Одним из них стало перевоплощение отца в ребенка – ребенка, не лишенного удовлетворения и потому хорошего, в то время как сам он присовокупил себе пенис отца.

До этого Ричард, появлявшийся в разных ролях в данном типе рисунка, всегда узнавал себя и в роли ребенка, поскольку, находясь под давлением тревоги, он отступал к идеализированной роли удовлетворенного и любящего младенца. Сейчас же он впервые заявил, что его нет среди маленьких рыбок на рисунке. Это показалось мне еще одним индикатором усиления его генитальной позиции. Теперь он почувствовал, что сможет вырасти и стать сексуально потентным. Поэтому в своей фантазии он мог вместе с матерью производить детей и ему больше не нужно было отводить себе роль ребенка.

Эти генитальные желания и фантазии, тем не менее, дали толчок различным тревогам, и попытка разрешить свои эдиповы конфликты, заняв место отца без борьбы с ним, была успешной лишь отчасти. Рядом с этим относительно мирным решением мы находим в рисунке доказательства страхов Ричарда, что отец подозревает о его генитальных желаниях по отношению к матери, внимательно следит за Ричардом и кастрирует его. Когда я интерпретировала Ричарду переворачивание ситуации отец—сын, он сказал мне, что самолет сверху был британским, и он патрулировал территорию. Нужно напомнить, что перископ субмарины, всунутый в «Родни», репрезентировал желание Ричарда иметь сексуальный акт с матерью. Это означало, что он пытался изгнать отца и поэтому ожидал, что отец будет подозревать его в этом. Затем я проинтерпретировала, что он имел в виду: отец был превращен в ребенка, но и одновременно присутствовал в роли родительского Супер-Эго, отца, следящего за ним и пытающегося помешать ему совершить сексуальный акт с матерью и угрожающего ему наказанием (Патрулирующий самолет).

Более того, я проинтерпретировала, что Ричард сам «патрулировал» своих родителей, поскольку он не только проявлял любопытство к их сексуальной жизни, но и бессознательно сильно желал вмешаться в нее и разлучить родителей.

Рисунок 4 иллюстрирует тот же материал иначе. Раскрашивая голубые секции, Ричард напевал национальный гимн и объяснил, что его мать – королева, а он – король. Ричард стал отцом и приобрел потентные гениталии отца. Когда он закончил рисунок и взглянул на него, он сказал мне, что там «много мамы» и его самого и что они «могли на самом деле побить папу». Он показал, что плохого отца на рисунке было мало (черный цвет). Поскольку его отец был превращен в безобидного младенца, то, казалось, не было необходимости бить его. Тем не менее Ричард был не очень уверен в этом всемогущем решении, что и продемонстрировал, сказав, что вместе с матерью смог бы при необходимости побить отца. Ослабление тревоги позволило встретиться, напрямую соперничая с отцом и даже борясь с ним.

Раскрашивая пурпурные секции рисунка, Ричард напевал норвежский и бельгийский гимны и сказал, что «он в порядке». Небольшая площадь пурпурных секций (по сравнению с голубыми и красными) указывает на то, что брат тоже был превращен в ребенка. Распевание двух гимнов небольших союзных стран указало на то, что выражение «он в порядке» относилось к отцу и брату, ставшими безобидными детьми. Вытесненная любовь к отцу на этом этапе анализа стала более открытой. Тем не менее Ричард считал, что он не может устранить отца в его опасных аспектах. Более того, его собственные фекалии – поскольку до сих пор они бессознательно приравнивались к черному отцу – оказались для него источником опасности, который также нельзя устранить. Признание своей психической реальности демонстрируется тем, что черный цвет не был исключен из рисунка, хотя Ричард успокаивал себя, говоря, что на нем было совсем немного Гитлера-отца.

В различных способах, которые помогли укрепить генитальную позицию Ричарда, мы видим некоторые компромиссы, которые Эго пытается осуществить между требованиями Супер-Эго и Ид. Пока Ид-импульсы Ричарда удовлетворялись его фантазией о сексуальном акте с матерью, импульс убить отца был сорван и упреки Супер-Эго, таким образом, были уменьшены. Требования Супер-Эго были удовлетворены лишь отчасти, поскольку, хотя отец и был пощажен, он был изгнан из отношений с матерью.

Подобные компромиссы являются существенной частью каждой стадии нормального развития ребенка. Когда бы ни возникали сильные флуктуации между либидинозными позициями, защиты нарушаются и необходимо искать новые компромиссы. Например, в предыдущем параграфе я показала, что, когда оральные тревоги Ричарда уменьшились, он пытался преодолеть конфликт между своими страхами и желаниями, отводя себе в фантазии роль идеального ребенка, который не нарушит семейный покой. Тем не менее, когда генитальная позиция была усилена и Ричард смог смелее смотреть в лицо страху кастрации, возник другой компромисс. Ричард сохранил свои генитальные желания, но избежал чувства вины, превратив отца и брата в детей, которых он произведет на свет вместе с матерью. Компромиссы подобного рода на любой стадии развития могут вызвать лишь относительную стабильность, если количество тревоги и вины не чрезмерно по отношению к силе Эго.

Я столь подробно разобрала влияние тревоги и защит на генитальное развитие, потому что мне представляется невозможным полное понимание сексуального развития, если не принимать в расчет флуктуации между различными стадиями либидинозной организации и конкретными тревогами и защитами, характеризующими эти стадии.

Тревоги, касающиеся интернализированных родителей

Рисунки 5 и 6 требуют некоторого пояснения. У Ричарда заболело горло, а накануне вечером поднялась небольшая температура, но он, тем не менее, пришел на анализ, поскольку стояла теплая летняя погода. Как я уже упоминала ранее, простуда и больное горло были в числе тех симптомов, которые даже в своем слабом проявлении давали толчок к возникновению у него сильной ипохондрической тревоги. В начале сеанса, выполняя рисунки 5 и 6, он был крайне встревожен и обеспокоен. Он сказал мне, что в горле очень горячо и что глубоко в носу у него яд. Его следующей ассоциацией, возникшей при большом сопротивлении, был страх того, что его еда может быть отравлена, – страх, осознаваемый им годами, хотя на этот раз, равно как и в предыдущие, лишь с огромным трудом он сумел выявить его во время анализа.

На протяжении этого сеанса Ричард часто с подозрением выглядывал в окно. Увидев двух людей, разговаривающих друг с другом, он сказал, что они шпионят за ним. Это было одно из повторяющихся указаний на его параноидные страхи, связанные с наблюдающими и преследующими его братом и отцом, но, прежде всего, сосредоточившиеся на родителях, состоявших в тайном враждебном союзе против него. В своей интерпретации я связала это подозрение со страхом внутренних преследователей, шпионивших за ним и составляющих заговор против него, – тревога, проявившаяся в его анализе ранее. Чуть позднее Ричард вдруг засунул свой палец в горло так далеко, как мог, и при этом выглядел весьма обеспокоенным. Он объяснил мне, что искал микробы. Я проинтерпретировала, что микробы также обозначали немцев (черного Гитлера-отца в согласии со мной) и были связаны в его психике с двумя шпионами, в конечном счете его родителями. Таким образом, страх микробов был тесно связан со страхом быть отравленным, что бессознательно относилось к родителям, хотя сознательно он не подозревал их в этом. Простуда пробудила эти параноидные страхи.

Во время этого сеанса Ричард выполнял рисунки 5 и 6, и единственной ассоциацией, которой я от него добилась в тот день, было то, что рисунок 6 был такой же империей, что и рисунок 5. Фактически эти два рисунка были нарисованы на одном листе бумаги.

На следующий день горло у Ричарда совсем перестало болеть, и он пребывал в совершенно другом настроении. Он ярко описал, как ему понравился завтрак, особенно пшеничные хлопья, и показал мне, как он их жевал. (В предыдущие два дня он ел очень мало.) Его живот, как он сказал, стал совсем маленьким, тонким и втянутым, а «большие кости в нем» «торчали наружу», пока он не съел завтрак. Эти «большие кости» обозначали интернализированного отца, или отцовские гениталии в раннем материале репрезентированного то в виде монстра, то в виде осьминога. Они выражали плохой аспект пениса отца, в то время как «вкусное мясо» монстра выражало желаемый аспект пениса отца. Я проинтерпретировала пшеничные хлопья как обозначение хорошей матери (хорошая грудь и молоко), так как ранее он сравнил их с гнездом птицы. Поскольку его вера в хорошую интернализированную мать увеличилась, он стал меньше бояться внутренних преследователей (костей и монстра).

Анализ бессознательного значения больного горла привел к уменьшению тревог с соответствующим изменением в способах защиты. Настроение Ричарда и его ассоциации на этом сеансе ясно выражали эту перемену. Мир вдруг стал прекрасным для него: он стал восхищаться сельским пейзажем, моим платьем, моей обувью и сказал, что я прекрасно выгляжу. С огромной любовью и восхищением он говорил и о своей матери. Таким образом, с уменьшением страхов внутренних преследователей внешний мир казался ему лучше и внушал большее доверие, а его способность наслаждаться им увеличилась. В то же самое время было заметно, что его депрессия уступила место гипоманиакальному настроению, при котором он отрицал свои страхи преследования. Фактически именно уменьшение тревоги позволило возникнуть маниакальной защите от депрессии. Конечно, Ричард не пребывал в гипоманиакальном настроении длительное время, и в ходе дальнейшего анализа депрессия и тревога появлялись вновь и вновь. До сих пор я в основном ссылалась на отношение Ричарда к матери как к внешнему объекту. Тем не менее в его анализе еще ранее стало очевидным, что роль, которую она играла в качестве внешнего объекта, находилась в постоянной взаимосвязи с ее ролью в качестве внутреннего объекта. Чтобы было понятнее, этот пункт иллюстрируют рисунки 5 и 6, они ярко демонстрируют роль интернализированных родителей в психической жизни Ричарда.

На этом сеансе Ричард поднял со стола нарисованные накануне рисунки 5 и 6 и охотно стал давать ассоциации к ним. Теперь, когда его депрессия и ипохондрические тревоги уменьшились, он мог смело встретиться с тревогами, лежащими в основе его депрессии. Он указал мне на то, что рисунок 5 выглядит как птица, причем «очень ужасная» птица. Голубой цвет сверху – это корона, небольшой участок пурпурного – это глаз, а клюв «широко раскрыт». Этот клюв, как можно увидеть на рисунке, был образован красной и пурпурной секциями справа, т. е. цветами, всегда обозначавшими его самого и брата.

Я проинтерпретировала ему, что голубая корона указывает на то, что птицей была его мать – Королева, идеальная мать прежнего материала – теперь оказавшаяся жадной и деструктивной. Факт того, что ее клюв был образован красной и пурпурной секциями, выражал проекцию Ричарда на мать собственных (а также брата) орально-садистических импульсов.

Из этого материала стало ясно, что у Ричарда произошел важный прогресс в направлении способности смотреть в лицо своей психической реальности, поскольку он сумел выразить проекцию своих орально-садистических и каннибалистических импульсов на мать. Более того, как показано на рисунке 5, он позволил «хорошему» и «плохому» аспектам матери сойтись ближе. Прототипами этих двух аспектов, обычно находящихся далеко друг от друга, были хорошая, любимая грудь и плохая, ненавидимая грудь. Фактически на этом рисунке можно увидеть защиты путем расщепления и изоляции, поскольку левая сторона рисунка полностью голубая. Тем не менее на правой стороне рисунка 5 мать появляется одновременно в качестве «ужасной» птицы (открытый клюв) и в качестве королевы (голубая корона). С уменьшением отрицания своей психической реальности Ричард смог смелее смотреть в лицо внешней реальности, поскольку это дало ему возможность признать факт того, что мать на самом деле фрустрировала его и поэтому возбудила в нем ненависть.

Вслед за моими интерпретациями рисунка 5 Ричард настойчиво повторил, что птица выглядит «ужасной», и дал некоторые ассоциации к рисунку 6. Как он сказал, этот рисунок тоже похож на птицу, но без головы; а черное внизу рисунка – это «большое дело», вывалившееся из нее. Он сказал, что все «очень ужасно».

В своей интерпретации рисунка 6 я напомнила, что накануне он сказал мне, будто две империи были одинаковыми. Я предположила, что рисунок 6 представлял его самого и что, интернализируя «ужасную птицу» (рисунок 5), он почувствовал, что стал таким, как она. Открытый клюв обозначал жадный рот матери, но также выражал и его собственные желания сожрать ее, поскольку цвета, которыми был нарисован клюв, обозначали его самого и брата (жадных младенцев). В своей психике он сожрал мать как деструктивный и пожирающий объект. Принимая пищу за завтраком, он интернализировал хорошую мать, он считал, что она защищала его от интернализированного плохого отца, «костей в его животе». Интернализировав «ужасную» птицу-мать, он счел, что она стала связана с монстром-отцом, и в его психике эта ужасная комбинированная родительская фигура атаковала его изнутри, поедая, а также снаружи, кастрируя.

Таким образом, Ричард считал себя искалеченным и кастрированным плохими внутренними и внешними родителями, которые мстили ему за его атаки на них, и он выразил эти страхи в рисунке 6, поскольку здесь птица оказывается без головы. В результате орально-садистических импульсов по отношению к родителям в процессе их интернализации в его психике они превратились соответственно в жадных и деструктивных врагов. Более того, поскольку он считал, что, пожирая родителей, он превратил их в монстра и птицу, он переживал не только страх этих интернализированных преследователей, но и вину, тем более из-за того, что боялся, будто подверг хорошую внутреннюю мать атакам внутреннего монстра. Его вина относилась и к анальным атакам на внешних и внутренних родителей, которые он выразил «ужасным большим делом», вывалившимся из птицы.

На предыдущем сеансе, когда Ричард выполнял эти рисунки, он находился под таким сильным влиянием тревоги, что даже не мог ассоциировать; затем некоторое снижение тревоги дало ему возможность дать ассоциации.

В этой связи определенный интерес представляет следующий рисунок (рисунок 7), выражающий интернализацию его объектов даже отчетливее, чем рисунки 5 и 6. Когда Ричард закончил выполнять этот схематичный рисунок, он обвел его и закрасил фон красным цветом. Я обнаружила, что это репрезентировало его «внутреннюю часть», контейнирующую отца, мать, брата и его самого в отношениях друг с другом. В своих ассоциациях к данному рисунку он выразил удовлетворение увеличением голубых секций, т. е. матери. Он также выразил надежду, что брат будет его союзником. Ревность к брату часто делала его подозрительным, и он боялся брата как соперника. Однако в этот момент он говорил о союзе с братом. Более того, он указал, что одна из черных секций полностью окружена матерью, братом и им самим. Это указывало на то, что он вступил в союз с любимой внутренней матерью против опасного внутреннего отца.

В свете материала, представленного в данном параграфе, выявляется, что роль, которую хорошая мать, столь часто идеализируемая, играла в эмоциональной жизни Ричарда, относилась как к внутренней, так и к внешней матери. Например, когда он выражал надежду, что голубая мать на Западе расширит свою территорию (см. рисунок 2), эта надежда касалась как его внутреннего, так и внешнего мира. Вера в хорошую внутреннюю мать была для него огромнейшей поддержкой. Всякий раз, когда эта вера усиливалась, устанавливались надежда, уверенность и все большее чувство безопасности. Когда это чувство уверенности пошатнулось – по причине ли болезни, или по иным причинам, – усилилась депрессия и ипохондрические тревоги. Более того, когда у Ричарда возрастали страхи преследователей, плохой матери и плохого отца, он также считал, что не может защитить любимые внутренние объекты от опасности разрушения и смерти; а их смерть неизбежно означала конец его собственной жизни. Здесь мы затрагиваем фундаментальную тревогу депрессивного индивида, которая, согласно моему опыту, исходит из инфантильной депрессивной позиции.

Одна важная деталь из анализа иллюстрирует страх Ричарда относительно смерти внешних и внутренних объектов. Как я уже говорила ранее, его почти личное отношение к игровой комнате являлось одной из характерных черт в ситуации переноса. После моей поездки в Лондон, сильно возбудившей у Ричарда страх воздушных налетов и смерти, в течение нескольких аналитических сессий он не мог вынести выключение электрического камина до того, пока мы не покидали дом. На одном из сеансов, описанном мною в связи с анализом рисунков 3 и 4, эта навязчивость пропала. На этих сеансах вместе с усилением генитальных желаний и уменьшением тревоги и депрессии все возрастающую роль в его ассоциациях играла фантазия о том, что он сможет создавать «хороших» младенцев для меня и матери и выражать свою любовь младенцам. Его навязчивая настойчивость оставлять камин включенным как можно дольше была мерилом его депрессии.

Резюме истории случая мальчика

Неудача Ричарда в надежном установлении генитальной позиции в основном была обусловлена неспособностью справиться с тревогой на ранних стадиях развития. Огромная роль, которую плохая грудь играла в эмоциональной жизни Ричарда, была связана с неудовлетворительным периодом кормления и сильными орально-, уретрально- и анально-садистическими импульсами и фантазиями, стимулированными им. Страхи Ричарда относительно плохой груди были в определенной степени нейтрализованы идеализацией хорошей груди, и, таким образом, какая-то часть любви к матери могла быть сохранена. Плохие качества груди и его орально-садистические импульсы по отношению к ней были в основном перенесены на пенис отца. Вдобавок к этому он переживал сильные орально-садистические импульсы по отношению к пенису отца, исходившие из ревности и ненависти на ранней позитивной эдиповой ситуации. Таким образом, в его фантазии гениталии отца превратились в опасный кусающий и ядовитый объект. Страх пениса как внешнего и внутреннего преследователя был настолько силен, что не могло развиться доверие к хорошим и продуктивным качествам пениса. Таким образом, ранняя феминная позиция Ричарда была в корне нарушена страхами преследования. Эти трудности, переживаемые в инвертированной эдиповой ситуации, взаимодействовали со страхом кастрации, стимулируемым генитальными желаниями по отношению к матери. Ненависть к отцу, сопровождавшая эти желания и проявлявшаяся в импульсе откусить пенис отца, привела к страху быть кастрированным таким же способом, а потому увеличила вытеснение генитальных желаний.

Одной из особенностей болезни Ричарда было возрастающее торможение всей его деятельности и интересов. Это было связано с сильнейшим вытеснением агрессивных тенденций, что было особенно заметно в отношении к матери. В отношении к отцу и другим мужчинам агрессия была менее вытеснена, хотя очень сильно сдерживалась страхом. Господствующей установкой Ричарда по отношению к мужчинам было усмирение потенциальных преследователей и нападающих.

Агрессивность Ричарда меньше всего была заторможена по отношению к другим детям, однако он был слишком напуган, чтобы выражать ее прямо. Его ненависть к детям, так же как и страх перед ними, отчасти возникли из установки к пенису отца. Деструктивный пенис и деструктивный жадный ребенок, который истощил бы мать и полностью разрушил бы ее, в его психике были тесно связаны друг с другом, поскольку бессознательно он прочно придерживался уравнения «пенис = ребенок». Он также считал, что плохой пенис может производить лишь плохих детей.

Другим детерминирующим фактором в его фобии детей была ревность к брату, а также к другим детям, которых мать могла бы родить в будущем. Его бессознательные садистические атаки на младенцев внутри материнского тела были связаны с ненавистью к отцовскому пенису внутри матери. Лишь в одном отношении временами могла проявиться его любовь к детям, и она проявлялась в его дружелюбной установке к младенцам.

Мы уже знаем, что он мог достичь способности к любви лишь посредством идеализации отношений «мать—ребенок». Тем не менее из-за бессознательного страха и вины относительно своих орально-садистических импульсов младенцы преимущественно представляли для него репрезентацию орально-садистических существ. Это было одной из причин, почему он в своей фантазии не мог осуществить страстное желание дать детей матери. Но все же более фундаментальная оральная тревога периода раннего развития увеличила страх, связанный с агрессивными аспектами генитальной функции и собственного пениса. Страх Ричарда, что орально-садистические импульсы будут доминировать над генитальными желаниями и что пенис – деструктивный орган, был одной из главных причин вытеснения генитальных желаний. Следовательно, для него был закрыт один из самых существенных путей сделать мать счастливой и совершить репарацию для младенцев, которых, как он считал, он разрушил. Во всех этих аспектах орально-садистический импульс, фантазии и страхи вновь и вновь препятствовали генитальному развитию.

В предыдущих параграфах я постоянно ссылалась на регрессию к оральной стадии как защите от дополнительных тревог, возникающих в генитальной позиции; тем не менее важно не игнорировать роль фиксации в этих процессах. Поскольку орально-, уретрально- и анально-садистические тревоги были чрезмерны, фиксация на этих уровнях была очень сильной; впоследствии генитальная организация была слабой, а тенденция к вытеснению – явно выраженной. Тем не менее, вопреки торможениям, он развил некоторые сублимированные генитальные тенденции. Более того, поскольку его желания были преимущественно направлены на мать, а чувства ревности и ненависти – на отца, он достиг некоторых основных характеристик позитивной эдиповой ситуации и гетеросексуального развития. Эта картина, тем не менее, была в какой-то мере обманчива, поскольку любовь к матери могла быть достигнута лишь путем укрепления оральных элементов в отношении к ней и путем идеализации «матери-груди». Мы видели, что в его рисунках голубые секции всегда обозначали мать; выбор этого цвета был связан с любовью к безоблачному голубому небу и выражал страстное желание идеальной щедрой груди, которая никогда не фрустрирует его.

Ричард, таким образом, получил возможность как-то сохранить любовь к матери, что дало ему ту небольшую долю стабильности, которой он обладал, а также позволило в определенной мере развить гетеросексуальные тенденции. Было очевидно, что тревога и переживания вины прочно вошли в фиксацию на матери. Ричард был очень предан ей, но довольно инфантильно. Он с трудом переносил, когда она исчезала из поля его зрения, и проявлял недостаточно признаков развития независимого и мужественного отношения к ней. Его отношение к другим женщинам – хотя и весьма далекое от истинно смелого и мужественного – удивительно противоречило его огромной любви и даже слепому восхищению матерью. Его поведение по отношению к другим женщинам было развито не по годам, в некоторых отношениях напоминая поведение взрослого Дон Жуана. Он разными способами старался снискать к себе расположение, даже с помощью явной лести. В то же время он часто критиковал женщин и презрительно относился к ним, а также потешался над ними, если они принимали на веру его лесть.

Здесь можно наблюдать две противоположные установки по отношению к женщинам, что наводит на мысль о некоторых заключениях Фрейда. Заявляя о «разъединении нежного и чувственного потоков эротического чувства» у некоторых мужчин, страдающих, по описанию Фрейда, от «психической импотенции», т. е. способных стать потентными лишь в определенных обстоятельствах, он говорит: «Любовная жизнь таких людей остается расщепленной на два направления, получающих воплощение в искусстве в качестве духовной и грубой (или животной) любви. Когда они любят, они не могут желать, а когда желают, не могут любить».

Существует аналогия между описанием Фрейда и установкой Ричарда к матери. Он боялся и ненавидел именно «генитальную» мать, в то время как всю свою любовь и нежность он направлял к «матери-груди». Это разделение между двумя потоками стало явным в контрасте между установкой к матери и другим женщинам. Пока его генитальные желания по отношению к матери были сильно вытеснены, она оставалась объектом любви и восхищения, а эти желания могли в какой-то мере активизироваться по отношению к другим женщинам. Но тогда те женщины были для него объектом критики и презрения. Они обозначали «генитальную» мать и, как оказалось, ужас генитальности и побуждение вытеснить ее отражались в презрении по отношению к объектам, пробудившим его генитальные желания.

Среди тревог, ставших причиной фиксации и регрессии к «матери-груди», доминирующую роль играл страх Ричарда перед «внутренней частью» матери как местом, полным преследователей. Поскольку «генитальная» мать, которая для него была матерью, находившейся в сексуальном контакте с отцом, также содержала в себе «плохие» отцовские гениталии (или, скорее, множество его гениталий), создавая опасный союз с отцом против сына; она также содержала в себе враждебных младенцев. Кроме того, существовала и тревога по поводу собственного пениса как опасного органа, который способен повредить и испортить любимую мать.

Тревоги, нарушившие генитальное развитие Ричарда, были тесно связаны с его отношением к родителям как интернализированным фигурам. Картине «внутренней части» матери как места опасности соответствовали переживания по поводу собственной «внутренней части». В предыдущих параграфах мы видели, что хорошая мать (т. е. хорошая еда на завтрак) внутренне защищала его от отца, «длинных торчащих костей» в его животе. Эта картина, где мать защищает его от интернализированного отца, соответствовала фигуре матери, которую Ричарду не терпелось защитить от плохого отца, – матери, находящейся под угрозой оральных и генитальных атак внутреннего монстра. Тем не менее в конечном счете он считал, что она находится в опасности из-за его собственных орально-садистических атак на нее. Рисунок 2 показал плохих мужчин (отца, брата и его самого), набрасывающихся на мать и проглатывающих ее. Этот страх возник из фундаментального переживания вины Ричарда по поводу разрушения (пожирания) матери и ее груди его орально-садистическими атаками в процессе ее интернализации. Вдобавок он выразил вину по поводу своих анально-садистических атак на рисунке 6, поскольку указал на «ужасное большое дело», вывалившееся из птицы. Приравнивание собственных фекалий к черному Гитлеру-отцу стало отчетливым в его анализе ранее, когда он начал выполнять рисунки империи. Поскольку в самом раннем рисунке Ричард представил черное обозначением самого себя, но вскоре решил, что его все же обозначает красный цвет, а черный – его отца, впоследствии он придерживался этого распределения на всех рисунках. Позднее это приравнивание было проиллюстрировано некоторыми ассоциациями к рисункам 5 и 6. На рисунке 5 черная секция обозначала плохого отца. На рисунке 6 она репрезентировала «ужасное большое дело», вывалившееся из изуродованной птицы.

К страху Ричарда собственной деструктивности относился страх матери как опасного и мстящего объекта. «Ужасная птица» с открытым клювом была проекцией на мать его орально-садистических импульсов. Фактические переживания Ричардом фрустрации со стороны матери сами по себе не могли дать объяснение построению в его психике ужасной картины внутренней пожирающей матери. На рисунке 6 видно, насколько опасной, как он считал, является «ужасная» птица-мать, поскольку птица без головы репрезентировала его самого и соответствовала его страху кастрации внешними врагами в лице этой опасной матери, объединившейся с монстром-отцом. Более того, во внутренних ситуациях он чувствовал угрозу от союза интернализированной «ужасной» птицы-матери и монстра-отца. Эти внутренние опасные ситуации были основной причиной его ипохондрического и персекуторного страхов.

Когда в ходе анализа Ричард смог признать психологический факт того, что его любимый объект также является объектом ненависти и что голубая мать, королева с короной, в его психике связана с ужасной птицей с клювом, он смог установить любовь к матери более надежно. Его чувства любви стали теснее связаны с чувствами ненависти, а его счастливые переживания с матерью больше не находились так далеко от переживаний фрустрации. Поэтому, с одной стороны, ему не нужно было так сильно идеализировать хорошую мать, с другой – формировать такую ужасающую картину плохой матери. Всякий раз, когда он мог позволить себе соединить два аспекта матери вместе, это означало, что плохой аспект смягчается хорошим. Эта более надежная хорошая мать могла в таком случае защитить его от «монстра» – отца. Это опять же означало, что в такие моменты она не считалась смертельно поврежденной его оральной жадностью и плохим отцом, что, в свою очередь, означало, что он считал, что они с отцом стали менее опасными. Хорошая мать могла вновь вернуться к жизни, поэтому депрессия Ричарда рассеивалась.

Его возросшая надежда поддержать жизнь аналитика и матери в качестве внутренних и внешних объектов была связана с укреплением его генитальной позиции и с большей способностью переживать эдиповы желания. Производство, сотворение хороших младенцев, что, как он бессознательно считал, было самым важным средством победить смерть и страх смерти, теперь стало для него более возможным в фантазии. Поскольку он в меньшей степени опасался, что им завладеют садистические импульсы, Ричард поверил, что сможет производить хороших младенцев, поскольку креативный и продуктивный аспект мужских гениталий (как отца, так и его самого) усилился. Возросло доверие собственным конструктивным и репаративным тенденциям, равно как и внутренним и внешним объектам. Укрепилась вера не только в хорошую мать, но и в хорошего отца. Его отец больше не был таким опасным врагом, с которым Ричард не мог сражаться как с ненавидимым соперником. Таким образом, он сделал важный шаг к укреплению генитальной позиции и умению смотреть в лицо конфликтам и страхам, связанным с генитальными желаниями.

Отрывки из истории случая, иллюстрирующие эдипово развитие девочки

Я обсудила некоторые тревоги, нарушающие генитальное развитие у мальчика, а сейчас предложу материал из истории случая маленькой девочки Риты, который я уже описывала по разным поводам в ранних публикациях. Данный материал имеет определенные преимущества для презентации, поскольку он прост и лаконичен. Большая часть этого материала была опубликована ранее; тем не менее я добавлю несколько ранее не публиковавшихся деталей, а также некоторые новые интерпретации, которые я не смогла тогда сделать, но которые в ретроспективе кажутся подтвержденными материалом.

Мою пациентку Риту, которой было два года и девять месяцев в начале анализа, было очень трудно воспитывать. Она страдала от разного рода тревог, неспособности переносить фрустрацию и частых состояний несчастья. Она демонстрировала явные навязчивые черты, какое-то время возраставшие, и настаивала на тщательно продуманных навязчивых ритуалах. Она колебалась между преувеличенной «хорошестью», сопровождавшейся переживаниями раскаяния, и состояниями «непослушания», когда она пыталась всеми командовать. У нее также были проблемы с принятием пищи, она была «привереда» и часто страдала отсутствием аппетита. Хотя она была очень умным ребенком, развитие и интеграция личности сдерживались сильным неврозом.

Она часто плакала явно без причины, и когда мать спрашивала, почему она плачет, та отвечала: «Потому что мне так грустно». На вопрос «Почему тебе так грустно?» она отвечала: «Потому что я плачу». Ее переживания вины и несчастья проявлялись в постоянных вопросах к матери: «Я хорошая?», «Ты меня любишь?» и т. д. Она не могла вынести ни одного упрека, и, если ее ругали, она либо заливалась слезами, либо становилась дерзкой. Ее переживание ненадежности в отношении родителей проявилось, например, в следующем случае на втором году жизни. Однажды, как мне рассказали, она разрыдалась, потому что отец в шутку пригрозил медвежонку в книжке с картинками, с которым она явно идентифицировала себя.

Рита страдала от заметного торможения в игре. К примеру, единственное, что она умела делать с куклами, – это мыть их и компульсивно менять им одежду. Как только она вводила какой-либо фантазийный элемент, у нее начинался приступ тревоги, и она прекращала игру.

Ниже приведены некоторые факты из ее истории. Риту кормили грудью несколько месяцев; затем ей начали давать бутылочку, которую она вначале не хотела принимать. Отлучение от бутылочки и приучение к твердой пище было вновь проблемным, и она все еще страдала от трудностей в принятии пищи, когда я начала ее анализ. Более того, в то время ей все еще давали бутылочку ночью. Мать сказала мне, что бросила попытки отлучить Риту от этой последней бутылочки, поскольку каждая подобная попытка вызывала у ребенка сильный стресс. Приняв во внимание приучение к опрятности Риты, достигнутое рано, на втором году жизни, я получила основание утверждать, что мать слишком сильно тревожилась об этом. Навязчивый невроз Риты оказался в тесной связи с ее ранним приучением к опрятности.

Рита делила спальню с родителями почти до двух лет и неоднократно была свидетелем сексуального акта между родителями. Когда ей исполнилось два года, у нее родился брат, и в это время ее невроз развернулся в полную силу. Другим содействующим обстоятельством было то, что мать сама была невротичной и явно амбивалентной по отношению к Рите.

Родители сказали мне, что до первого года жизни Рита проявляла гораздо больше любви к матери, нежели к отцу. В начале второго года своей жизни она развила выраженное предпочтение по отношению к отцу вместе с отчетливой ревностью к матери. В пятнадцать месяцев, сидя на коленях отца, Рита неоднократно и ясно выражала желание остаться с ним наедине в комнате. Она уже могла выразить это словами. В возрасте примерно восемнадцати месяцев произошла удивительная перемена, проявившаяся в измененном отношении к обоим родителям, а также в различных симптомах, таких как ночные кошмары и фобии животных (особенно собак). Мать вновь стала ее фавориткой, но отношение ребенка к ней все же обнаруживало сильную амбивалентность. Она так цеплялась за мать, что с трудом позволяла ей уйти из поля зрения. Это сочеталось с попытками командовать ею и часто нескрываемой ненавистью к ней. Одновременно Рита развила откровенную неприязнь к отцу.

Эти факты были замечены явно вовремя и сообщены мне родителями. В случае детей постарше сообщения родителей о ранних годах ребенка часто являются ненадежными, поскольку с течением времени они склонны все больше и больше искажаться в их памяти. В случае Риты детали все еще были свежи в памяти родителей, и анализ полностью подтвердил все основные моменты их сообщения.

Раннее отношение к родителям

В начале второго года жизни Риты некоторые важные элементы ее эдиповой ситуации, такие как предпочтение отца, ревность к матери и даже желание занять место матери рядом с отцом, были отчетливо заметны. Оценивая эдипово развитие Риты на втором году жизни, мы должны учесть некоторые примечательные внешние факторы. Ребенок делил спальню с родителями и имел достаточную возможность стать свидетелем сексуального акта между ними; следовательно, постоянно присутствовал стимул для либидинозных желаний, ревности, ненависти и тревоги. Когда ей было пятнадцать месяцев, ее мать забеременела, и ребенок бессознательно понял состояние матери; таким образом, желание Риты получить ребенка от отца, равно как и ее соперничество с матерью, были крайне усилены. В результате агрессивность и вытекающая из нее тревога и переживания вины возросли до такой степени, что эдиповы желания не могли поддерживаться.

Тем не менее нельзя объяснить сложности в развитии Риты лишь этими внешними стимулами. Многие дети подвергаются воздействию сходных, иногда гораздо более неблагоприятных переживаний, не заболевая серьезно впоследствии. Поэтому нам необходимо обратиться к внутренним факторам, которые при взаимодействии с влияниями извне привели Риту к болезни и нарушению сексуального развития.

Как обнаружил анализ, орально-садистические импульсы Риты были необычайно сильны, а ее способность переносить любое напряжение – необычайно мала. Также были некоторые конституциональные особенности, определившие ее реакции на ранние фрустрации, от которых она страдала и которые с самого начала сильно влияли на отношение к матери. Когда в конце первого года жизни на передний план вышли позитивные эдиповы желания Риты, это новое отношение к обоим родителям усилило ее переживания фрустрации, ненависти и агрессивности с сопровождающими их тревогой и виной. Она не могла справиться с этими многочисленными конфликтами и потому не могла поддерживать генитальные желания.

Над отношением Риты к матери доминировали два мощных источника тревоги: персекуторный страх и депрессивная тревога. В одном аспекте мать репрезентировала вселяющую ужас и мстящую фигуру. В другом аспекте она была незаменимым любимым и хорошим объектом Риты, и Рита переживала собственную агрессию как опасность для любимой матери. Поэтому ее переполнял страх потерять ее. Именно сила этих ранних тревог и переживаний вины в большей степени определила неспособность Риты переносить дополнительную тревогу и вину, возникающих из эдиповых переживаний – соперничества и ненависти к матери. Для защиты она вытеснила ненависть и с избытком компенсировала ее чрезмерной любовью, а это неизбежно означало регрессию к ранним стадиям либидо. Данные факторы существенно повлияли на отношение Риты к отцу. Часть негодования, испытываемого по отношению к матери, отклонилась к отцу и усилила возникшую из фрустраций эдиповых желаний ненависть к нему, которая к началу второго года ее жизни удивительно сместила прежнюю любовь к отцу. Неспособность установить удовлетворительное отношение к матери повторилась в ее оральном и генитальном отношении к отцу. В анализе стали ясны сильные желания кастрировать его (возникшие отчасти из фрустрации на феминной позиции, отчасти из зависти к пенису на маскулинной позиции).

Садистические фантазии Риты были, таким образом, тесно связаны с обидами, исходящими из фрустрации на различных либидинозных позициях и переживаемыми как в инвертированной, так и позитивной эдиповой ситуации. Сексуальный акт между родителями играл важную роль в ее садистических фантазиях и в психике ребенка стал опасным и пугающим событием, в котором мать выступала жертвой крайней жестокости отца. Впоследствии отец превратился в ее психике не только в кого-то опасного для матери, но и – поскольку эдиповы желания Риты поддерживались в идентификации с матерью – в человека, опасного для нее самой. Фобия собак у Риты простиралась к страху опасного пениса отца, который укусит ее в отместку за ее собственные импульсы кастрировать его. Все ее отношение к отцу было глубоко нарушено, потому что он превратился в «плохого человека». Он был тем более ненавидим, поскольку стал олицетворением ее собственных садистических желаний по отношению к матери.

Следующий эпизод, рассказанный мне матерью, иллюстрирует этот последний пункт. В начале третьего года жизни Рита была на прогулке с матерью и увидела кучера, жестоко бьющего своих лошадей. Мать была крайне возмущена, и маленькая девочка тоже выразила сильное возмущение. Позже, в этот же день она удивила мать, спросив ее: «Когда же мы опять пойдем смотреть, как плохой дядя бьет лошадей?», – обнаруживая таким образом то, что она получила садистическое удовольствие от этого переживания и ждала его повторения. В ее бессознательном кучер репрезентировал отца, а лошади – мать, и отец в сексуальном акте осуществлял садистические фантазии ребенка, направленные против матери. Страх плохих гениталий отца, вместе с фантазией о матери, поврежденной и разрушенной ненавистью Риты и плохим отцом – кучером – мешали как позитивным, так и инвертированным эдиповым желаниям. Рита не могла ни идентифицироваться с такой разрушенной матерью, ни позволить себе играть роль отца в гомосексуальной позиции. Таким образом, на этих ранних стадиях ни одна из позиций не могла быть установлена.

Некоторые примеры из аналитического материала

Тревоги, переживаемые Ритой, когда она была свидетелем первичной сцены, демонстрируются в следующем материале.

Однажды во время анализа она поставила треугольный кирпичик на бок и сказала: «Это маленькая женщина». Затем она взяла «маленький молоток», как она назвала прямоугольный кирпичик, и ударила им по коробке с кирпичиками, при этом говоря: «Когда молоток ударил сильно, маленькая женщина так испугалась». Треугольный кирпичик означал ее саму, «молоток» – пенис отца, а коробка – ее мать, и вся ситуация в целом репрезентировала то, что она была свидетелем первичной сцены. Немаловажно то, что она ударила по коробке в том самом месте, где та была склеена бумагой, так что проделала в ней дыру. Это был один из примеров, когда Рита символически продемонстрировала мне свое бессознательное знание о вагине и роли, которую та играла в ее сексуальных теориях.

Следующие два примера касаются ее кастрационного комплекса и зависти к пенису. Рита играла в игру, в которой отправлялась в путешествие вместе с медвежонком к дому «хорошей» женщины, где ей предстояло получить «изумительное» угощение. Это путешествие, тем не менее, проходило негладко. Рита избавлялась от машиниста поезда и занимала его место. Он возвращался вновь и вновь и угрожал ей, вызывая сильную тревогу. Объектом разногласий между ними был ее медвежонок, которого она считала существенным условием для успеха путешествия. Здесь медвежонок репрезентировал отцовский пенис, а ее соперничество с отцом выражалось этой борьбой за пенис. Она украла его у отца, отчасти из переживаний зависти, ненависти и мести, отчасти для того, чтобы занять его место возле матери и – с помощью потентного пениса отца – совершить репарацию за повреждения, нанесенные в фантазии матери.

Следующий пример связан с ритуалом отхода ко сну, который становился все более сложным и компульсивным, когда подходило время идти спать, и включал соответствующий церемониал с куклой. Основным пунктом было то, что ее (как и куклу) нужно было туго укутать в одеяло, иначе – как говорила она – мышь или «батцен» (ее собственное слово) пролезет в окно и откусит ее «батцен». «Батцен» репрезентировал как отцовские, так и ее собственные гениталии: отцовский пенис откусил бы ее воображаемый пенис точно так же, как она желала кастрировать его. Как я вижу это сейчас, страх, что мать атакует «внутреннюю часть» ее тела, также способствовал страху, что кто-то пролезет в окно. Комната также репрезентировала ее тело, а нападающей стороной была мать, мстящая за атаки ребенка на нее. Навязчивая потребность быть укутанной с такой тщательной заботой была защитой от всех этих страхов.

Развитие Супер-Эго

Тревоги и переживания вины, описанные в последних двух параграфах, были связаны с развитием Супер-Эго Риты. Я обнаружила у нее жестокое и беспощадное Супер-Эго, подобное тому, что лежит в основе тяжелых неврозов навязчивости у взрослых. В анализе я смогла проследить это развитие вплоть до начала второго года ее жизни. В свете моего последнего опыта я вынуждена заключить, что истоки Супер-Эго Риты берут начало в первых месяцах ее жизни.

В описанной мною игре в путешествие машинист репрезентировал ее Супер-Эго, равно как и настоящего отца. Мы также наблюдаем работу ее Супер-Эго в навязчивой игре с куклой, когда та подвергалась ритуалу, схожему с ее собственным церемониалом отхода ко сну: она укладывала куклу спать и весьма тщательно укутывала ее. Однажды во время анализа Рита рядом с кроватью куклы положила игрушечного слона. Как она объяснила: слон не должен был позволить «ребенку» (кукле) встать, поскольку в этом случае «ребенок» прокрадется в спальню родителей и либо «навредит им или что-нибудь отнимет у них». Слон репрезентировал ее Супер-Эго (отца и мать), а атаки на родителей, которые он должен был пресечь, были выражением садистических импульсов самой Риты, сосредоточенных на сексуальном акте родителей и беременности матери. Супер-Эго должно было полностью ликвидировать возможность для ребенка выкрасть у матери младенца внутри нее, повредить или разрушить материнское тело, а также кастрировать отца.

Важная деталь из ее истории: в начале третьего года жизни Рита, играя с куклой, неоднократно заявляла, что она не была матерью куклы. В контексте анализа оказалось, что она не могла позволить себе быть матерью куклы, потому что кукла означала ее брата-младенца, которого она хотела, но боялась отнять у матери. Ее вина также касалась агрессивных фантазий во время беременности матери. Когда Рита не могла играть роль матери куклы, это торможение возникало из переживаний вины, а также из страха жестокой материнской фигуры, бесконечно более суровой по сравнению с настоящей матерью. Рита не только видела реальную мать в этом искаженном свете, но и чувствовала себя в постоянной опасности из-за вселяющей ужас внутренней материнской фигуры. Я уже ссылалась на воображаемые атаки Риты на тело матери и соответствующую тревогу, что мать атакует ее и выкрадет ее воображаемых младенцев, а также на страх Риты быть атакованной и кастрированной отцом. Теперь я пойду дальше в своих интерпретациях. Воображаемым атакам на ее тело со стороны родителей как внешних фигур соответствовал страх внутренних атак интернализированных преследующих родительских фигур, сформировавших жестокую часть ее Супер-Эго.

Грубость Супер-Эго Риты часто проявлялась в игре во время анализа. Например, она, бывало, жестоко наказывала куклу; затем следовал приступ ярости и страха. Она идентифицировала себя одновременно и с грубыми родителями, накладывающими суровое наказание, и с ребенком, которого жестоко наказывают и который разражается яростью. Это было заметно не только в ее игре, но в поведении в целом. В одни моменты она, казалось, была воплощением суровой и беспощадной матери, в другие – неспособным к контролю, жадным и деструктивным младенцем. Казалось, у нее очень мало собственного Эго, способного соединить эти две крайности и модифицировать интенсивность конфликта. Постепенный процесс интеграции ее Супер-Эго испытывал серьезные препятствия, и она не могла развить собственную индивидуальность.

Персекуторные и депрессивные тревоги, нарушающие эдипово развитие

Депрессивные переживания Риты были ярко выражены в ее неврозе. Состояния печали и плач без причины, постоянные вопросы, любит ли ее мать, – все это признаки депрессивных тревог. Эти тревоги восходили к ее отношению к груди матери. Вследствие садистических фантазий, в которых она атаковала грудь и мать в целом, Ритой овладевали страхи, глубоко влиявшие на ее отношение к матери. В одном аспекте она любила мать как хороший и незаменимый объект и переживала вину из-за того, что подвергла ее опасности своими агрессивными фантазиями; в другом аспекте она ненавидела и боялась ее как плохую, преследующую мать (прежде всего, плохую грудь). Эти страхи и сложные переживания, касающиеся матери как внешнего и внутреннего объекта, составляли ее инфантильную депрессивную позицию. Рита была не способна справиться с этими острыми тревогами и не могла преодолеть свою депрессивную позицию.

В этой связи большое значение имеет материал из ранней части ее анализа[14]. Она что-то нацарапала на листе бумаги и энергично закрасила черным цветом. Затем разорвала бумагу, а клочки выбросила в стакан с водой, который приложила к губам, как будто собиралась пить из него. В этот момент она остановилась и сказала, выдохнув: «Мертвая женщина». То же самое повторилось позднее еще раз.

Этот листок бумаги, закрашенный черным, разорванный и выброшенный в воду, репрезентировал мать, разрушенную оральными, анальными и уретральными способами, и это представление мертвой матери касалось не только внешней матери, когда та была вне поля зрения, но и внутренней матери. Рита отказалась от соперничества с матерью в эдиповой ситуации, поскольку ее бессознательный страх потери внутреннего и внешнего объекта действовал в качестве барьера для всякого желания, которое увеличило бы ее ненависть к матери, а потому вызвало бы ее смерть. Эти тревоги, возникшие из оральной позиции, лежат в основе выраженной депрессии, которую Рита развила в ответ на попытку матери отлучить ее от последней бутылочки. Рита ни за что не хотела пить молоко из чашки. Она впадала в состояние отчаяния, теряла аппетит, отказывалась от еды, больше обычного цеплялась за мать, снова и снова спрашивая ее, любит ли та ее, плохо ли Рита вела себя и т. д. Анализ раскрыл, что отлучение репрезентировало жестокое наказание за направленные против матери агрессивные желания и пожелания смерти. Поскольку потеря бутылочки обозначала окончательную потерю груди, когда бутылочку отнимали, Рита считала, что она на самом деле разрушила мать. Даже присутствие матери могло лишь на время смягчить эти страхи. Вывод напрашивается сам собой: в то время как потеря бутылочки репрезентировала потерю хорошей груди, чашка с молоком, от которой Рита отказывалась в состоянии депрессии, следующем за отлучением, репрезентировала разрушенную мертвую мать, так же как стакан воды с разорванной бумагой репрезентировал «мертвую женщину».

Как я уже предполагала, депрессивные тревоги Риты о смерти матери были связаны с персекуторными страхами, касающимися атак мстящей матери на ее собственное тело. В действительности подобные атаки девочке всегда кажутся опасностью не только для ее тела, но и для всего ценного, что, по ее мнению, содержит ее «внутренняя часть»: потенциальных детей, хорошую мать и хорошего отца.

Неспособность защитить эти любимые объекты от внешних и внутренних преследователей является частью самой фундаментальной ситуации тревоги у девочек.

Отношение Риты к отцу было во многом детерминировано ситуациями тревоги, сосредоточенными на матери. Большая часть ненависти и страха плохой груди была перенесена на отцовский пенис. Чрезмерная вина и страх потери, касающиеся матери, также были перенесены на отца. Все это вместе с фрустрацией, испытанной непосредственно от отца, помешало развитию позитивного эдипова комплекса.

Ненависть к отцу усиливалась завистью к пенису и соперничеством с ним в инвертированной эдиповой ситуации. Попытки справиться с завистью к пенису привели к усиленной вере в свой воображаемый пенис. Тем не менее она считала, что пенис находится в опасности из-за плохого отца, который кастрирует ее, мстя за ее собственные желания кастрировать его. Страх Риты, что «бутцен» отца войдет в комнату и откусит ее собственный «бутцен», является примером ее страха кастрации.

Ее желания приобрести пенис отца и играть его роль с матерью служили явными признаками зависти к пенису. Этот факт проиллюстрирован материалом игры, процитированным мною: Рита ехала с медвежонком, репрезентирующим пенис, к «хорошей женщине», которая должна была приготовить для них «изумительное угощение». Тем не менее желание обладать собственным пенисом было, как показал ее анализ, крайне усилено тревогами и виной, касающимися смерти любимой матери. Эти тревоги, ранее подорвавшие отношение к матери, во многом способствовали несостоятельности позитивного эдипова развития. Они также имели эффект усиления желаний Риты обладать пенисом, поскольку она считала, что сможет восполнить ущерб, нанесенный матери, и возместить потерю младенцев, которых в ее фантазии та отобрала у нее, только лишь в том случае, если будет обладать собственным пенисом, который удовлетворит мать и даст ей детей.

Таким образом, чрезмерные трудности Риты справиться с инвертированным и позитивным эдиповым комплексом корнями уходили в ее депрессивную позицию. Вместе с уменьшением этих тревог она стала способна переносить эдиповы желания и в большей степени достичь феминной и материнской установки. К концу анализа, прервавшемуся по внешним обстоятельствам, отношение Риты к обоим родителям, а также к брату улучшилось. Антипатия к отцу, до этого явно выраженная, уступила место любви; амбивалентность по отношению к матери уменьшилась и развились более дружелюбные и стабильные отношения.

Измененная установка Риты к медвежонку и кукле отразила ту степень, до которой продвинулось ее либидинозное развитие, а ее невротические трудности и суровость Супер-Эго уменьшились. Однажды под конец анализа, когда она целовала и обнимала медвежонка, называя его ласковыми именами, она сказала: «Больше я нисколечко не несчастна, потому что у меня есть такой дорогой маленький малыш». Теперь она могла позволить себе быть матерью своего воображаемого ребенка. Эта перемена не была всецело новым развитием, а в какой-то мере возвращением к ранней либидинозной позиции. На втором году жизни желания Риты получить пенис отца и родить от него ребенка были нарушены тревогой и виной по отношению к матери; позитивное эдипово развитие прервалось, выявилось заметное ухудшение невроза. Когда Рита категорически заявляла, что не была матерью куклы, она явно обозначала борьбу против желаний иметь ребенка. Под давлением тревоги и вины она не могла достичь феминной позиции и была вынуждена усилить мужскую позицию. Таким образом, медвежонок преимущественно стал обозначать желаемый пенис. Рита не могла позволить себе желание иметь ребенка от отца, а идентификация с матерью в эдиповой ситуации не могла быть установлена до тех пор, пока ее тревоги и вина по отношению к обоим родителям не уменьшатся.

Общее теоретическое резюме

а) Ранние стадии эдипова комплекса у обоих полов

Клинические картины двух случаев, представленных мною в данной работе, во многом различались. Тем не менее оба случая имели сходные черты, такие как орально-садистические импульсы, чрезмерная тревога, вина и низкая способность Эго переносить любое напряжение. Согласно моему опыту, все они являются факторами, которые при взаимодействии с внешними обстоятельствами мешают Эго постепенно выстраивать адекватные защиты от тревоги. В итоге проработка ситуаций ранних тревог ухудшается и страдает эмоциональное и либидинозное развитие, а также развитие Эго ребенка. Вследствие господства тревоги и вины возникает сверхсильная фиксация на ранних стадиях либидинозной организации и в связи с этим – чрезмерная тенденция к регрессии на эти ранние стадии. В результате эдипово развитие нарушается и генитальная организация не может установиться прочно. В обоих случаях, на которые я ссылалась в данной работе, равно как и в других, эдипов комплекс начинал развиваться нормально, когда эти ранние тревоги были уменьшены.

Влияние тревоги и вины на ход эдипова развития можно в какой-то мере проиллюстрировать двумя краткими описаниями, приведенными мною. Мои последующие теоретические заключения по некоторым аспектам эдипова развития базируются в основном на аналитической работе с детьми и взрослыми, состояние которых оценивается в диапазоне от нормы до тяжелых заболеваний.

Полное описание эдипова развития включило бы обсуждение внешних влияний и переживаний на каждой стадии, а также их влияния на протяжении всего детства. Я намеренно пожертвовала чрезмерно подробным описанием внешних факторов в пользу необходимости разъяснить самые важные моменты.

Мой опыт привел меня к вере в то, что с самого начала жизни либидо сливается с агрессивностью и что на развитие либидо на каждой стадии существенно влияет тревога, возникающая из агрессивности. Тревога, вина и депрессивные переживания временами побуждают либидо к новым источникам удовлетворения, порой приостанавливают его развитие, усиливая фиксацию на раннем объекте и цели.

По сравнению с поздними фазами эдипова комплекса картина его ранних стадий неизбежно менее отчетлива, поскольку Эго младенца незрело и полностью находится под началом бессознательной фантазии; его инстинктивная жизнь также находится на самой полиморфной фазе. Эти ранние стадии характеризуются резкими флуктуациями между различными объектами и целями с соответствующими флуктуациями в природе защит. По моему мнению, эдипов комплекс начинается на первом году жизни, и у обоих полов его развитие начинается одинаково. Отношение к груди матери является одним из существенных факторов, детерминирующих все эмоциональное и сексуальное развитие. Поэтому я считаю, что отношение к груди является отправным пунктом в следующем описании начала эдипова комплекса у обоих полов.

Представляется, что дальнейшему движению либидо присущ поиск новых источников удовлетворения. Удовлетворение, испытываемое у груди матери, дает возможность младенцу направить свои желания на новые объекты, во-первых, на пенис отца. Тем не менее фрустрация в отношении груди придает новому желанию определенный импульс. Важно помнить, что фрустрация зависит от внутренних факторов, равно как и от фактического опыта. Некоторая доля фрустрации у груди неизбежна, даже в самых благоприятных условиях, поскольку то, чего младенец фактически желает, – это безграничное удовлетворение. Фрустрация, испытываемая у груди матери, ведет как мальчика, так и девочку к отворачиванию от нее и стимулирует желание младенца орального удовлетворения от пениса отца. Таким образом, грудь и пенис являются первичными объектами оральных желаний младенца.

Фрустрация и удовлетворение с самого начала формируют отношение младенца к любимой хорошей груди и ненавидимой плохой груди. Необходимость справляться с фрустрацией и вытекающей из нее агрессией является одним из факторов, ведущих к идеализации хорошей груди и хорошей матери и, соответственно, к интенсификации ненависти и страхов плохой груди и плохой матери, которая становится прототипом всех преследующих и пугающих объектов.

Две конфликтующие установки к материнской груди переносятся на новое отношение к отцовскому пенису. Фрустрация, испытанная в ранних отношениях, увеличивает требования и надежды на новый источник и стимулирует любовь к новому объекту. Неизбежное разочарование в новом отношении усиливает отступление к первому объекту; и это способствует неустойчивости и текучести эмоциональных установок и стадий либидинозной организации.

Кроме того, стимулируемые и усиленные фрустрацией агрессивные импульсы превращают в психике ребенка жертв его агрессивных фантазий в поврежденные и мстящие фигуры, угрожающие ему теми же садистическими атаками, что он совершает против родителей в фантазии. Вследствие этого младенец переживает возросшую потребность в любимом и любящем объекте – совершенном, идеальном объекте, дабы удовлетворить тягу к помощи и безопасности. Таким образом, каждый объект по очереди склонен становиться то хорошим, то плохим. Это колебание туда и сюда между различными аспектами первичных имаго создает тесное взаимодействие между ранними стадиями инвертированного и позитивного эдипова комплекса.

Поскольку младенец с самого начала интроецирует свои объекты под господством орального либидо, первичные имаго имеют двойника в его внутреннем мире. Имаго материнской груди и отцовского пениса, установленные внутри Эго, формируют ядро его Супер-Эго. Интроекции хорошей, плохой груди и матери соответствует интроекция хорошего, плохого пениса и отца. Они становятся первыми репрезентантами, с одной стороны, защищающих и помогающих внутренних фигур, с другой стороны, мстящих и преследующих внутренних фигур и являются первыми идентификациями, развитыми Эго.

Отношение к внутренним фигурам по-разному взаимодействует с амбивалентным отношением ребенка к обоим родителям как внешним объектам, поскольку на каждой ступени интроекции внешних объектов соответствует проекция внутренних фигур во внешний мир, и это взаимодействие лежит в основе отношения к фактическим родителям, а также развития Супер-Эго. В результате этого взаимодействия, подразумевающего ориентацию вовне и вовнутрь, возникает постоянная флуктуация между внутренними и внешними объектами и ситуациями. Эти флуктуации связаны с движением либидо между различными целями и объектами и, таким образом, ход эдипова комплекса и развитие Супер-Эго тесно взаимосвязаны.

Все еще находясь в тени орального, уретрального и анального либидо, генитальные желания вскоре смешиваются с оральными импульсами ребенка. Ранние генитальные желания наравне с оральными направляются на мать и отца. Это соответствует моему предположению, что у обоих полов имеется врожденное бессознательное знание существования пениса, равно как и вагины. У младенца мужского пола генитальные ощущения являются основой предположения, что отец обладает пенисом, которого мальчик желает в соответствии с уравнением «грудь = пенис». В то же время его генитальные ощущения и импульсы также подразумевают поиск отверстия, в которое можно вставить пенис, т. е. они направлены на мать. Генитальные восприятия младенца-девочки соответственно подготавливают желание принять отцовский пенис в свою вагину. Поэтому получается, что генитальные желания к отцу, смешанные с оральными желаниями, коренятся в ранних стадиях позитивного у девочки и инвертированного у мальчика эдипова комплекса.

Ход либидинозного развития на каждой стадии находится под влиянием тревоги, вины и депрессивных переживаний. В двух более ранних работах я неоднократно ссылалась на инфантильную депрессивную позицию как центральную в раннем развитии. Сейчас я бы, скорее, предложила следующую формулировку: ядро инфантильных депрессивных переживаний, т. е. страх ребенка потерять любимые им объекты в результате его ненависти и агрессии с самого начала входит в его объектные отношения и эдипов комплекс.

Существенным последствием тревоги, вины и депрессивных переживаний является побуждение к репарации. Под влиянием вины младенец вынужден устранять результат своих садистических импульсов либидинозными средствами. Таким образом, переживания любви, сосуществующие с агрессивными импульсами, усиливаются побуждением к репарации. Репаративные фантазии часто в мельчайших деталях представляют противоположность садистических фантазий, а переживанию садистического всемогущества соответствует переживание репаративного всемогущества. Например, моча и фекалии репрезентируют агентов деструкции, когда ребенок испытывает ненависть, и подарки, когда он испытывает любовь; но, когда он переживает вину и испытывает побуждение совершить репарацию, «хорошие» экскременты в его психике становятся средством, которым он может исправить ущерб, причиненный его «опасными» экскрементами. И снова как мальчик, так и девочка переживают в садистических фантазиях, что пенис, причинивший вред и разрушивший мать, становится средством ее восстановления и исцеления в фантазиях о репарации. Таким образом, желание дать и получить либидинозное удовлетворение усиливается побуждением к репарации. Поскольку младенец чувствует, что поврежденный таким способом объект может быть восстановлен и что сила его агрессивных импульсов уменьшается, импульсы любви ничем не сдерживаются, а вина смягчается.

Таким образом, на каждой ступени ход либидинозного развития стимулируется и усиливается побуждением к репарации, а в конечном счете чувством вины. С другой стороны, вина, возбуждающая побуждение к репарации, также тормозит либидинозные желания, поскольку, когда ребенок переживает, что его агрессивность преобладает, либидинозные желания представляются ему опасностью для любимых объектов и потому должны быть вытеснены.

б) Эдипово развитие мальчика

До сих пор я в общих чертах освещала ранние стадии эдипова комплекса у обоих полов, а сейчас рассмотрю конкретно развитие мальчика. Его феминная позиция, существенно влияющая на его установку к обоим полам, возникает под господством оральных, уретральных и анальных импульсов и фантазий, она также тесно связана с отношением к груди матери. Если мальчик может перенаправить часть любви и либидинозных желаний от материнской груди к отцовскому пенису, сохраняя при этом грудь как хороший объект, то пенис отца будет фигурировать в его психике как хороший и креативный орган, который сможет дать ему либидинозное удовлетворение, а также детей, как делает это для матери. Эти феминные желания всегда являются неотъемлемой чертой в развитии мальчика. Они лежат в основании его инвертированного эдипова комплекса и конституируют первую гомосексуальную позицию. Представление отцовского пениса, заверяющее, что это хороший и креативный орган, также является предпосылкой способности мальчика развивать позитивные эдиповы желания. Поскольку лишь в случае, когда мальчик имеет достаточно сильную веру в «хорошесть» мужских гениталий – отцовских и собственных, – он сможет позволить себе испытывать генитальные желания по отношению к матери. Когда страх кастрирующего отца смягчается доверием к хорошему отцу, он может противостоять своей эдиповой ненависти и соперничеству. Таким образом, инвертированные и позитивные эдиповы тенденции развиваются одновременно и между ними существует тесное взаимодействие.

Есть веские основания предполагать, что, как только возникают генитальные ощущения, активизируется страх кастрации. Кастрационный страх у мужчины, по определению Фрейда, является страхом атак, повреждения или удаления гениталий. По моему мнению, этот страх, прежде всего, переживается под господством орального либидо. Орально-садистические импульсы мальчика по отношению к груди матери переносятся на пенис отца и в дополнение к соперничеству и ненависти в ранней эдиповой ситуации находят свое выражение в желании мальчика откусить отцовский пенис. Это пробуждает страх, что его собственные гениталии будут откушены отцом из мести.

Существует целый ряд ранних тревог, возникающих из различных источников и способствующих кастрационному страху. Генитальные желания мальчика по отношению к матери с самого начала чреваты воображаемыми опасностями из-за его оральных, уретральных и анальных фантазий об атаках на материнское тело. Мальчик считает, что ее «внутренняя часть» повреждена, отравлена и ядовита; в его фантазии она также содержит пенис отца, который – вследствие его собственных садистических атак на него – считается враждебным и кастрирующим объектом, грозящим его собственному пенису разрушением.

Этой пугающей картине «внутренней части» матери – сосуществующей с картиной матери как источником удовлетворения и всего хорошего – соответствуют страхи о внутренней части собственного тела. Из всех этих страхов самый значительный – страх младенца внутренних атак со стороны опасной матери, отца или комбинированной родительской фигуры в отместку за его собственные агрессивные импульсы. Подобные страхи преследования решительно влияют на тревоги мальчика по поводу собственного пениса. Поскольку каждое повреждение, нанесенное его «внутренней части» интернализированными преследователями, означает для него и атаку на собственный пенис, который, как он опасается, будет изуродован, отравлен или съеден изнутри. Тем не менее он считает, что должен сохранить не только пенис, но и хорошее содержимое своего тела, хорошие фекалии и мочу, младенцев, которых он желает вырастить в феминной позиции, и младенцев, которых – в идентификации с хорошим и креативным отцом – он желает произвести в маскулинной позиции. В то же время он считает, что вынужден защищать и сохранять любимые объекты, которые интернализировал одновременно с преследующими фигурами. В этом отношении страх внутренних атак на любимые объекты тесно связан с кастрационным страхом и усиливает его.

Другая тревога, способствующая кастрационному страху, возникает из садистических фантазий, в которых его экскременты стали ядовитыми и опасными. Именно поэтому в его фантазиях о копуляции его собственный пенис, приравненный к этим опасным фекалиям и в его психике наполненный плохой мочой, становится органом деструкции. Этот страх усиливается верой в то, что он содержит плохой пенис отца, т. е. идентификацией с плохим отцом. Когда эта конкретная идентификация набирает силу, она переживается как альянс с плохим внутренним отцом против матери. В результате вера мальчика в продуктивное и репаративное качество своих гениталий уменьшается; он считает, что его собственные агрессивные импульсы усиливаются и что сексуальный акт с матерью будет жестоким и деструктивным.

Тревоги такого рода оказывают важное влияние на фактический кастрационный страх и вытеснение генитальных желаний, а также на регрессию к ранним стадиям. Если эти различные страхи чрезмерны, а побуждение вытеснить генитальные желания сверхсильно, то в дальнейшем неизбежны трудности с потенцией. В норме подобные страхи у мальчика нейтрализуются представлением о материнском теле как источнике всего хорошего (хорошего молока и младенцев), а также его интроекцией любимых объектов. Когда импульсы любви преобладают, продукты и содержимое его тела принимают значение даров; его пенис становится средством передачи матери удовлетворения и детей и совершения репарации. Также, если господствует переживание контейнирования хорошей материнской груди и хорошего отцовского пениса, мальчик извлекает отсюда укрепленное доверие к себе, позволяющее ему отпустить на волю импульсы и желания. В союзе и идентификации с хорошим отцом он чувствует, что его пенис приобретает репаративные и креативные качества. Все эти эмоции и фантазии дают ему возможность противостоять кастрационному страху и прочно установить генитальную позицию. Они также являются предпосылкой для сублимированной потенции, оказывающей важное влияние на занятия и интересы ребенка; в то же время закладывается фундамент для достижения потенции в дальнейшей жизни.

в) Эдипово развитие девочки

Я уже описала ранние стадии эдипова развития девочки, соответствующие эдипову развитию мальчика. А сейчас я укажу на некоторые существенные черты, специфичные для развития эдипова комплекса у девочек.

Когда генитальные ощущения у младенца-девочки получают силу вместе с рецептивной природой ее гениталий, возникает желание принять пенис. В то же время она обладает бессознательным знанием, что ее тело содержит потенциальных детей, которых она считает самой ценной собственностью. Пенис отца как дающий детей и приравненный к детям становится объектом сильного желания и восхищения маленькой девочки. Это отношение к пенису как источнику счастья и хороших даров усиливается отношениями любви и благодарности к хорошей груди.

Вместе с бессознательным знанием о том, что она содержит потенциальных детей, маленькая девочка испытывает серьезные сомнения относительно будущей способности рожать детей. По многим причинам она чувствует, что находится в невыгодном положении по сравнению с матерью. В бессознательном ребенка мать наполнена магической силой, поскольку все хорошее исходит от ее груди, мать также содержит отцовский пенис и детей. Маленькая девочка – в отличие от мальчика, чья надежда на потенцию приобретает силу от обладания пенисом, который можно сравнить с пенисом отца, – не имеет средства заверить себя в будущей фертильности. Кроме того, ее тревоги относительно содержимого своего тела увеличивают ее сомнения. Эти тревоги интенсифицируют импульсы украсть из тела матери ее детей, а также пенис отца, что, в свою очередь, интенсифицирует страх того, как бы собственная внутренняя часть не была атакована и «хорошее» содержимое ее тела не было украдено мстящей внешней и внутренней матерью.

Некоторые из этих элементов действуют и у мальчика, но тот факт, что генитальное развитие девочки сосредоточено на феминном желании получить отцовский пенис и что ее основное бессознательное беспокойство относится к воображаемым детям, является специфической чертой развития девочки. В результате ее фантазии и эмоции выстраиваются преимущественно вокруг ее внутреннего мира и внутренних объектов; ее эдипово соперничество выражается в основном в импульсе украсть у матери отцовский пенис и детей; страх атаки на свое тело и повреждения и изъятия внутренних хороших объектов со стороны плохой, мстящей матери играет заметную и постоянную роль в ее тревогах. Это, как я понимаю, является ведущей ситуацией тревоги у девочки.

Более того, в то время как у мальчика зависть к матери (которая, как считается, содержит отцовский пенис и детей) является элементом инвертированного эдипова комплекса, у девочки эта зависть формирует часть позитивной эдиповой ситуации. Она остается существенным фактором на протяжении ее сексуального и эмоционального развития и оказывает важное влияние на идентификацию с матерью в сексуальных отношениях с отцом, а также в материнской роли.

Желание девочки обладать пенисом и быть мальчиком является выражением бисексуальности, это такая же врожденная особенность у девочек, как и желание быть женщиной у мальчиков. Ее желание иметь собственный пенис второстепенно по отношению к желанию получить пенис, и оно значительно усиливается фрустрациями на феминной позиции, а также тревогой и виной, переживаемыми в позитивной эдиповой ситуации. Зависть к пенису у девочки в какой-то мере скрывает фрустрированное желание занять место матери рядом с отцом и получить от него детей.

Здесь я могу лишь затронуть специфические факторы, лежащие в основе формирования Супер-Эго девочки. Из-за значительной роли, которую играет внутренний мир в эмоциональной жизни девочки, у нее есть сильное побуждение наполнить этот внутренний мир хорошими объектами. Это способствует интенсивности ее интроективных процессов, усиленных рецептивной природой ее гениталий. Внушающий восхищение интернализированный пенис отца формирует значительную часть ее Супер-Эго. Она идентифицирует себя с отцом на маскулинной позиции, но эта идентификация опирается на обладание воображаемым пенисом. Ее основная идентификация с отцом переживается в отношении к интернализированному отцовскому пенису, и это отношение базируется на феминной, а также на маскулинной позиции. В феминной позиции ее влекут сексуальные желания и желание иметь ребенка, дабы интернализировать отцовский пенис. Она способна к полному подчинению этому внушающему восхищение интернализированному отцу, в то время как в маскулинной позиции она желает превзойти его во всех маскулинных устремлениях и сублимациях. Таким образом, маскулинная идентификация с отцом смешивается с феминной установкой, и именно эта комбинация характеризует феминное Супер-Эго.

В формировании Супер-Эго девочки внушающему восхищение хорошему отцу в какой-то мере соответствует плохой кастрирующий отец. Тем не менее основной объект ее тревоги – преследующая мать. Если интернализация хорошей матери, с чьей материнской установкой она может идентифицироваться, уравновешивает этот персекуторный страх, ее отношение к хорошему интернализированному отцу укрепляется ее собственной материнской установкой к нему.

Несмотря на заметное место внутреннего мира в ее эмоциональной жизни, потребность маленькой девочки в любви и ее отношение к людям демонстрируют сильную зависимость от внешнего мира. Тем не менее это противоречие только видимое, поскольку зависимость от внешнего мира усиливается потребностью получить заверение о внутреннем мире.

г) Некоторые сравнения с классической концепцией эдипова комплекса

А теперь я предлагаю сравнить мои взгляды со взглядами Фрейда на определенные аспекты эдипова комплекса и разъяснить некоторые расхождения, к которым меня привел опыт. Многие аспекты эдипова комплекса, по которым моя работа полностью подтверждает открытия Фрейда, в какой-то степени подразумевались в моем описании эдиповой ситуации. Тем не менее важность предмета создает для меня необходимость воздержаться от подробного обсуждения этих аспектов, и мне придется ограничиться разъяснением некоторых расхождений. Следующее резюме представляет собой, по моему мнению, суть выводов Фрейда об определенных существенных характеристиках эдипова развития.

По Фрейду, генитальные желания возникают и выбор определенного объекта имеет место во время фаллической фазы, которая длится от трех- до пятилетнего возраста, и осуществляется это одновременно с эдиповым комплексом. Во время этой фазы «только одни гениталии, а именно мужские, имеют значение. Поэтому то, что наличествует, – это не примат гениталий, а примат фаллоса».

У мальчика «то, что вызывает деструкцию детской фаллической организации, – это угроза кастрации». Более того, его Супер-Эго, преемник эдипова комплекса, формируется через интернализацию родительской власти. Вина есть выражение напряжения между Эго и Супер-Эго. Только когда Супер-Эго развилось, оправдано использование термина «вина». Фрейд преобладающее значение отводит Супер-Эго мальчика как интернализированной власти отца; и хотя в некоторой степени он признает идентификацию с матерью в качестве фактора формирования Супер-Эго у мальчика, он не выразил свои взгляды по этому аспекту Супер-Эго подробнее.

Относительно девочки, по мнению Фрейда, ее длительная «доэдипова привязанность» к матери охватывает период до вступления в эдипову ситуацию. Фрейд также характеризует этот период как «фазу исключительной привязанности к матери, которую можно назвать доэдиповой фазой». Впоследствии, во время фаллической фазы, фундаментальные желания девочки по отношению к матери, сохраненные с большой интенсивностью, сосредоточиваются на получении от нее пениса. В психике маленькой девочки клитор репрезентирует ее пенис, клиторная мастурбация является выражением фаллических желаний. Вагина еще не обнаружена и сыграет свою роль лишь во взрослой жизни. Когда девочка обнаруживает, что не обладает пенисом, на первый план выходит кастрационный комплекс. В этой сложившейся ситуации привязанность к матери нарушается негодованием и ненавистью из-за того, что мать не дала ей пенис. Она также обнаруживает, что даже у матери нет пениса, и это способствует тому, что она отворачивается от матери к отцу. Сначала она обращается к отцу с желанием получить пенис и лишь впоследствии с желанием получить от него ребенка, «т. е. ребенок занимает место пениса в соответствии с древним символическим эквивалентом». В этом отношении ее эдипов комплекс вводится ее кастрационным комплексом.

Основной ситуацией тревоги у девочки является потеря любви, и Фрейд связывает этот страх со страхом смерти матери.

Развитие Супер-Эго девочки во многом отличается от развития Супер-Эго мальчика, но у них есть одна существенная общая черта – то, что Супер-Эго и чувство вины являются результатом эдипова комплекса.

Фрейд обращается к материнским чувствам девочки, исходящим из раннего отношения к матери на доэдиповой фазе. Он также обращается к идентификации девочки с матерью, возникшей из эдипова комплекса. Но он не только не связал эти две установки, но и не продемонстрировал, каким образом феминная идентификация с матерью в эдиповой ситуации влияет на ход эдипова комплекса девочки. По его мнению, пока генитальная организация девочки принимает форму, она оценивает мать преимущественно в фаллическом аспекте.

А сейчас я обобщу свои взгляды по этим существенным вопросам. Как я понимаю, сексуальное и эмоциональное развитие мальчика и девочки, начиная с раннего младенчества, включает генитальные ощущения и тенденции, конституирующие первые стадии инвертированного и позитивного эдипова комплекса; они переживаются под приматом орального либидо и смешиваются с уретральными и анальными желаниями и фантазиями. Либидинозные стадии перекрывают друг друга начиная с самых первых месяцев жизни. Позитивные и инвертированные эдиповы тенденции с самого начала находятся в тесном взаимодействии. Именно во время стадии генитального примата позитивная эдипова ситуация достигает кульминации.

По моему мнению, младенцы обоих полов испытывают генитальные желания, направленные на мать и отца, и обладают бессознательным знанием о вагине, равно как и о пенисе. По этим причинам ранний термин Фрейда «генитальная фаза» представляется мне более адекватным, нежели его более поздний концепт «фаллической фазы».

Супер-Эго обоих полов начинает существовать во время оральной фазы. Под влиянием фантазийной жизни и противоречивых эмоций ребенок на ранней стадии либидинозной организации интроецирует свои объекты – главным образом родителей – и выстраивает Супер-Эго из этих элементов.

Таким образом, хотя Супер-Эго во многом соответствует реальным людям в мире маленького ребенка, оно обладает различными компонентами и чертами, отражающими фантастические образы в его психике. Все эти факторы, имеющие отношение к его объектным отношениям, с самого начала играют роль в выстраивании Супер-Эго.

Первый интроецируемый объект – грудь матери – формирует основу Супер-Эго. Как отношение к груди матери предшествует и сильно влияет на отношение к пенису отца, так и отношение к интроецированной матери во многом влияет на весь ход развития Супер-Эго. Некоторые из самых важных особенностей Супер-Эго, любящего ли и защищающего или деструктивного и пожирающего, исходят из ранних материнских компонентов Супер-Эго.

Самые ранние переживания вины у обоих полов исходят из орально-садистических желаний сожрать мать и, в первую очередь, ее грудь (Абрахам). Поэтому именно в младенчестве возникают переживания вины. Вина не возникает, когда эдипов комплекс подходит к завершению, она, скорее, является одним из факторов, с самого начала модулирующих его ход и влияющих на его исход.

Теперь я хотела бы особо обратиться к развитию мальчика. По моему мнению, страх кастрации берет начало в младенчестве, как только испытываются генитальные ощущения. Ранние импульсы мальчика кастрировать отца принимают форму желания откусить его пенис, и, соответственно, страх кастрации впервые переживается мальчиком как страх того, как бы его собственный пенис не был откушен. Эти ранние кастрационные страхи для начала омрачаются разными другими тревогами, среди которых значительную роль играют внутренние ситуации опасности. Чем ближе развитие подходит к генитальному примату, тем больше на первый план выступает страх кастрации. В то время как я полностью согласна с Фрейдом, что страх кастрации является ведущей ситуацией тревоги у мужчин, я не могу согласиться с описанием его как единственного фактора, определяющего вытеснение эдипова комплекса. Ранние тревоги из различных источников с самого начала вносят свой вклад в центральную роль, которую страх кастрации начинает играть в кульминации эдиповой ситуации. Более того, мальчик переживает горе и печаль по отношению к отцу как любимому объекту из-за своих импульсов кастрировать и убить его, поскольку в своих хороших аспектах отец является незаменимым источником силы, другом и идеалом, к которому мальчик обращается за защитой и руководством и которого он считает себя обязанным сохранить. Его переживания вины по поводу своих агрессивных импульсов по отношению к отцу увеличивают побуждение вытеснить генитальные желания. Уже сколько раз в анализах мальчиков и мужчин я обнаруживала, что переживания вины по отношению к любимому отцу являлись неотъемлемым элементом эдипова комплекса и существенно влияли на его исход. Переживание того, что мать также находится в опасности из-за соперничества отца с сыном и что смерть отца будет незаменимой утратой для нее, усиливает чувство вины мальчика и, таким образом, вытеснение его эдиповых желаний.

Фрейд, как мы знаем, пришел к теоретическому заключению, что отец, равно как и мать, является объектом либидинозных желаний сына. (Ср. его концепцию инвертированного эдипова комплекса.) Более того, Фрейд в некоторых своих работах (в описаниях случаев, особенно в «Анализе фобии пятилетнего мальчика») принял во внимание роль, которую в позитивном эдиповом конфликте мальчика играет любовь к отцу. Тем не менее он не придал должного значения решающей роли этих переживаний любви как при развитии эдипова конфликта, так и при его прохождении. Согласно моему опыту, эдипова ситуация теряет свою силу не только потому, что мальчик боится разрушения гениталий мстящим отцом, но и потому, что переживания любви и вины побуждают его сохранить отца как внутреннюю и внешнюю фигуру.

А теперь я вкратце опишу свои выводы об эдиповом комплексе у девочек. Фаза, на которой, как считает Фрейд, девочка исключительно привязана к матери, уже включает в себя, по моему мнению, желания, направленные на отца, и охватывает ранние стадии инвертированного и позитивного эдипова комплекса. Поэтому, в то время как я рассматриваю эту фазу в качестве периода флуктуации между желаниями, направленными на мать и отца на всех либидинозных позициях, я нисколько не ставлю под сомнение далеко идущее и продолжительное влияние каждой грани отношения к матери на отношение к отцу.

Зависть к пенису и кастрационный комплекс играют существенную роль в развитии девочки. Но и они весьма значительно усиливаются фрустрацией ее позитивных эдиповых желаний. Хотя маленькая девочка на одной стадии и предполагает, что у матери есть пенис как некий мужской атрибут, эта концепция практически не играет такой важной роли в ее развитии, как предполагает Фрейд. Бессознательная теория о том, что мать содержит вызывающий восхищение и желание отцовский пенис, лежит, согласно моему опыту, в основе многих явлений, описанных Фрейдом как отношение девочки к фаллической матери.

Оральные желания девочки отцовского пениса смешиваются с первыми генитальными желаниями получить этот пенис. Эти генитальные желания подразумевают желание получить детей от отца, что также подтверждается уравнением «пенис = ребенок». Феминное желание интернализировать пенис и получить ребенка от отца неизменно предшествует желанию обладать собственным пенисом.

Я согласна с Фрейдом относительно особого положения страха потери любви и смерти матери среди тревог девочки и придерживаюсь мнения, что страх, что ее тело будет атаковано, а любимые внутренние объекты разрушены, вносит существенный вклад в ее основную ситуацию тревоги.

Заключительные замечания

Описывая эдипов комплекс, я постоянно пыталась продемонстрировать взаимозависимость некоторых основных аспектов развития. Сексуальное развитие ребенка неразрывно связано с его объектными отношениями и со всеми эмоциями, с самого начала формирующими его установку к матери и отцу. Тревога, вина и депрессивные переживания являются элементами, присущими эмоциональной жизни ребенка, а потому проникающими в его ранние объектные отношения, состоящие из отношения к реальным людям и к их репрезентантам в его внутреннем мире. Именно из этих интроецированных фигур – идентификаций ребенка – развивается Супер-Эго, которое, в свою очередь, влияет на отношение к обоим родителям и на все сексуальное развитие. Таким образом, эмоциональное и сексуальное развитие, объектные отношения и развитие Супер-Эго взаимодействуют с самого начала.

Эмоциональная жизнь младенца, ранние защиты, выстроенные под давлением конфликта между любовью, ненавистью и виной, и превратности идентификаций ребенка – все эти проблемы могут надолго обеспечить аналитические исследования. Дальнейшая работа по этим направлениям должна привести нас к более полному пониманию личности, что подразумевает более полное понимание эдипова комплекса и сексуального развития в целом.

Литература

Freud S. (1909). Analysis of a phobia in a five-year-old boy. S. E. 10, pp. 3–149.

Klein M. (1932). The Psychoanalysis of Children. [Reprinted in The Writings of Melanie Klein, 2. London: Hogarth Press, 1975.]

Klein M. (1975). The Writings of Melanie Klein, 1. London: Hogarth Press.

O’Shaughnessy E. (1975). Explanatory Notes // M. Klein. The Writings of Melanie Klein, 1 (pp. 436–438). London: Hogarth Press, 1975.

Тревога и зависимости. Развитие взглядов Фрейда в аргентинской школе психоанализа