Следующий случай иллюстрирует третью составляющую клаустрофобического суперэго. Пациент, анестезиолог по профессии, начал лечение после попытки самоубийства. Его задержали за сексуальные домогательства к женщине-пациентке в послеоперационный период. Он утверждал, что помогал пациентке вдыхать, удерживая её грудь и сжимая её грудную клетку.
В ходе лечения он признался, что наслаждается чувством полного контроля и власти, которое он испытывает, анастезируя пациентов, особенно после того как парализовал их дыхательные центры с помощью препаратов и удаления углекислого газа с помощью принудительных дыхательных движений. Затем он продолжал анестезию, полностью контролируя дыхание с помощью дыхательной сумки. Ему нравилось ощущение, что жизнь и дыхание пациентов находятся полностью в его руках. Он использовал контролируемое дыхание даже в малых хирургических случаях, когда это было совершенно не нужно, оправдывая это с помощью различных рационализаций.
Сам он страдал от острых клаустрофобических тревог в подростковом возрасте и страдает от астмы и хронической заложенности носа всю свою жизнь. Он постоянно носил с собой бронходилататоры в виде инъекций, таблеток и ингаляторов. Закрытые пространства часто провоцировали у него астматические приступы, от которых он использовал ингаляторы или сосудосуживающие препараты для носа, чтобы облегчить состояние. Было крайне сомнительно, что он страдал от настоящего бронхоспазма, несмотря на то, что при прослушивании его грудной клетки был слышен хрип, так как его исследования легочной функции и жизненной емкости легких не соответствовали астме.
У него было много преследующих снов, в которых его преследовали животные и мужчины, и частое дыхание было характеристикой этого преследования. Несколько раз он душил нападающих и перекрывал им воздух, чтобы сбежать.
Во время анализа он часто жаловался на мое дыхание. Оно преследовало его, и он пытался сосчитать или наблюдать за моими вдохами. Это облегчало его состояние, так как он чувствовал, что получает контроль над ними. Иногда он ощущал, что его душит мое присутствие, мои интерпретации или мое «тепло».
Однажды он сказал, что от моего дыхания пахло так плохо, что оно его удушило и заставило покинуть сеанс. Это последовало после сеанса, в котором он сам жаловался на постоянное газообразование. У него было много странных фантазий по поводу газа, который он выпускал, веря, что он попадает внутрь людей и воздействует на них разными способами, иногда даже возбуждая их сексуально. Его потребность контролировать дыхание и ощущение, что его собственное дыхание временами нарушено, как внутри, так и снаружи, играли важную роль в его анализе.
Несколько раз, когда он становился сильно тревожным и думал, что сходит с ума, он описывал свое состояние с использованием терминов, идентичных тем, которые он использовал, говоря о своих дыхательных функциях, т.е. ощущении сжатия, ловушки, сильного сдавливания, выдавливания из существования, отсуствие пространства для вдоха, и т.д. Также было ясно из множества снов и ассоциаций, что все авторитетные фигуры и фигуры родителей вызывали схожие чувства сжатия и удушения, и их присутствие порой буквально вызывало одышку и астматические приступы, которые он «облегчал» использованием ингаляторов и бронхолитиков.
При анализе его детской связи с матерью, обнаружилось, что он был крайне контролирующий младенец и ребенок. Он страдал от школьной фобии и часто пропускал занятия, проводя послеобеденное время, дремая с матерью. Она поддерживала и, вероятно, поощряла его тесную привязанность к ней, так как она сама страдала от множества фобий и боялась оставаться одна. Он вспоминает, как лежал рядом с ней в постели, сначала с бутылочкой в рту, позже заменив её на палец, поглаживая наружную часть её ноги, где было прохладно.
В более позднем возрасте ему часто нужно было что-то прохладное, напоминающее её прохладную ногу, например, открытое окно или сквозняк, так как он чувствовал себя жарким и придушенным без этого. На кушетке он поглаживал стену, которая ему казалась прохладной и давала ощущение, что ему легче дышать. Его сосание пальца продолжалось до 12 лет и быстро было заменено курением сигарет и трубки, а также хроническим перекусыванием между приемами пищи. Все эти предметы, которые он помещал в рот, были связаны при анализе с сосками его матери в фантазии, пойманными и плотно удушающе удерживаемыми. Как взрослый, он был очарован женскими грудями, вырезами, контурами сосков и не мог оторвать глаз от движения грудной клетки при дыхании. Это движение груди женщин при анализе представляло их отдельную жизнь, мобильность и свободу, и, следовательно, должно было контролироваться, чтобы обладать ими и удерживать их, как если бы они были частью его самого. Контроль над его объектами, при анализе, был вызван множеством различных тревог, из которых самая заметная заключалась в контроле его собственного внутреннего чувства преследования, которое возникало в отсутствии его объектов.
У этого пациента отсутствие хорошего объекта во внешнем мире никогда не воспринималось как голод, желание или тоска, а скорее как присутствие опасного и разрушающего зверя, которого нужно утихомирить, или он разорвет его на куски, взорвет его на фрагменты или сведет с ума. Его импульсы, потребности или чувства дискомфорта всегда воспринимались как рои пчел, муравьев или скорпионов, а его внутренний мир был коллекцией зубов, глаз и ногтей, которые приносили ему покой только тогда, когда они обладали его объектом или чаще были частью его объекта. Он описывал свои чувства к женщинам как силу, существующую между магнитами. Это была либо бурная волна притяжения к ним, и столкновение полюсов, либо столь же сильное отторжение и разлетание в разные стороны.
Это отторжение при анализе было идентично клаустрофобической панической реакции и следовало за бурным притяжением, которое в его сознании приводило к тому, что он оказывался внутри своих объектов пойманным и удушенным ими. Это бурное расхождение теперь приводило к другому виду паники, агорафобии, основанной на удаленности и ощущении оставленности объектом. Это, в свою очередь, вызывало бурный порыв обратно к объекту, где он вновь оказывался внутри, что создавало клаустрофобно-агорафобический замкнутый круг.