Ваш браузер устарел. Рекомендуем обновить его до последней версии.

Экзема. Клинический материал

Динора Пайнз. Бессознательное использование своего тела женщиной

(Динора Пайнз - психоаналитик, доктор медицины, дерматолог, член Британского Психоаналитического общества).

Первая фаза анализа

Госпожа В. проходила свой первый анализ вслед за жестокой депрессией с суицидными и психотическими эпизодами. Ипохондрические страхи преследовали ее всю жизнь, но к концу анализа она превратилась в приятную, привлекательную женщину с налаженной семейной жизнью. Время от времени она звонила аналитику, и это поддерживало ее, пока аналитик не эмигрировал. После этого у нее началась столь глубокая депрессия, при полной невозможности вербализовать ее даже для самой себя, что она, в полном смысле слова, подстроила себе автокатастрофу, в которой получила множественные повреждения кожного покрова.

В больнице, куда ее доставили, регресс достиг такой степени, что она ела, если только ее кормил психиатр, и отказывалась вставать с постели. Она вся покрылась сыпью, выражая таким образом отчаяние и гнев, которые могла высказать. Придя ко мне на прием, г-жа В., несмотря на свою очевидную депрессию и замешательство, была тщательно одета.

Она начала свою первую сессию, спросив, что я думаю об аналитической технике в Хампстедской клинике, как бы говоря: «Какую личину мне надеть, чтобы понравиться тебе и спрятать мою реальную суть?»

Эта тема звучала на протяжении всего периода анализа: г-жа В. не прекращала чутких попыток явить не только внешний вид, который должен мне, по ее мнению, понравиться, но и угодить мне своими чувствами, предъявляя те, которых, опять же по ее мнению, хочу от нее я.

Моей ролью аналитика (а я часто проваливалась в этой роли) было постараться помочь ей соприкоснуться со своими истинными чувствами. Их отщепление произошло так рано, что она не могла до них дотянуться. Сильный суицидный настрой г-жи В. проявлялся в ее частых неистовых телефонных звонках: она требовала от меня немедленного внимания, как ребенок, которого может успокоить только ласкающий звук голоса, сдерживающий его страх перед дезинтеграцией. Она забросила свою семью.

Однако, сколь ни была растеряна и перепугана своим состоянием г-жа В., каждый день в промежутках между сессиями она принимала ванну, после этого тщательно смазывала кожу маслом и укладывалась в постель поспать. Этот ритуал она исполняла с тех пор, как ее няня положила ему начало.

Первая фаза ее второго анализа была испытанием для нас обеих. Мы обе должны были проверить не только мою способность понимать ее, но и мои возможности распознавать и сдерживать агрессивные чувства, которые я испытывала при контрпереносе, в ответ на ее «свербящий и царапающий перенос». А мой контрперенос был столь же силен. Я чувствовала себя растерянной, запутавшейся, иногда почти сумасшедшей.

Г-жа В. была уступчива, пунктуальна, но в ее снах и ассоциациях не было смысла, и воспроизвести их отчетливо я не могла. Однако несмотря на ее непрестанные звонки и мою досаду и растерянность, я была очень заинтересована и хотела помочь. Когда г-жа В. сказала мне, что ее любимая проделка — вводить туристов в заблуждение по поводу зданий, которые они рассматривают, я поняла, что ей нужно было испытать мою способность выносить чувство растерянности.

В свою очередь, она открылась мне в своем чувстве растерянности, которое жило в ней с младенчества.

Никакие искренние, истинные ее чувства не были приняты или поняты матерью, хотя за ее телом добросовестно ухаживала няня.

Так что забота о девочке была противоречивой: плохой и хорошей одновременно, и это сбивало с толку растущего ребенка. Кроме того, г-жа В. находилась в повседневном контакте с матерью, которая до сих пор отрицательно влияла на психическое состояние дочери. Г-жа В. чувствовала, что за ней ухаживают, только когда она физически или психически больна. Это второе осложнение тоже тянулось через всю ее жизнь и угрожало лечебному союзу.

психоанализ экземыВыздороветь — означало для нее лишиться материнской заботы о себе как о больном ребенке. Мы поняли, что прежде психическое здоровье г-жи В. было основано на разумных ограничениях предыдущего аналитика и на ее согласии с тем, чего, как она думала, он от нее хотел. Состояние, которое наступило вслед за его отъездом, казалось депрессией, горем, а фактически было полной утратой Собственного Я, так как этот объект исчез и невозможно стало продолжать его имитацию.

 

Г-жа В. при этом регрессировала к единственно реальному для нее состоянию — особо больного ребенка. Джозеф в своей статье (1975) подчеркивает, что псевдосотрудничающая часть пациента не дает вступить в контакт с аналитиком его реально нуждающейся в этом части, и если мы попадем в эту ловушку, то не сможем ожидать перемен от пациента, потому что не установим контакта с той его частью, которой требуется жизненный опыт «меня понимают», в противоположность «я понимаю».

Г-жа В. была чрезвычайно наблюдательна, могла подметить любое мелкое изменение в моем контрпереносе или в моем внимании к ней. При этом меня потрясало полнейшее отрицание того факта, что я могу быть печальной, могу устать. Она не признавала никакой слабости во мне, ибо в паре мать-дитя она всегда была младенцем. По мере того как уменьшалась депрессия г-жи В., мое спокойствие и стиль интерпретаций, отличающие меня от прежнего аналитика, стали для нее источником тревоги.

Мы смогли начать прорабатывать ее имитацию меня и ее соглашательство, не раньше, чем я поняла, как много указаний я все еще невольно даю ей.

 

 

Вторая фаза анализа

 

Г-жа В. рассказала, что она была младшим ребенком в семье, и вскоре после ее рождения отец ушел в армию. Ее детство было несчастливым, она чувствовала себя лишней и дома, и в школе, была замкнутой, апатичной и одинокой. Но внутри страдающего ребенка жил талант наблюдателя, критика, имитатора, который, случалось, поддерживал в ней отец. Эти немногочисленные позитивные переживания были источником сильнейшего наслаждения для нее, но талант необходимо было прятать от критичной матери, так же точно, как и теперь, в ситуации переноса, не выставлять передо мной.

И дома, и перед аналитиком она всегда представала отчаявшейся и беспомощной. Многие годы приподнятое настроение г-жи В. носило клеймо маниакальной фазы, а ее плохие дни — депрессивной, хотя сама она считала это нормальными колебаниями настроения. Она жаловалась врачам на парализующую усталость, и они приписывали такую усталость состоянию депрессии, хотя сама она считала ее обусловленной физически.

Я заподозрила дисфункцию щитовидной железы, эндокринолог это подтвердила и назначила соответствующее лечение. Г-жа В. получила физическое облегчение и атмосфера анализа изменилась. Две женщины, аналитик и эндокринолог (мать и няня переноса), с сочувствием подтвердили истинность суждения г-жи В. о ее телесном здоровье. После этого г-жа В. решила, что теперь может позволить себе показать истинное состояние своих чувств, и последовал маниакальный триумф. Это был момент, когда в первый раз проявилось при анализе яростно охраняемое Собственное Я г-жи В. Исчезли ее соглашательство, уступчивость аналитику и домашним.

злость и ярость на аналитической кушеткеТеперь она выражала дикую ярость при малейшем признаке того, что я не понимаю ее или невнимательна. Она вопила, колотила в порыве злости кушетку, словно меня самое. Ее руки распухли и раздражали ее. Иногда она надевала на них перчатки. Эти взрывы пугали нас обеих, но позднее, когда мы научились переносить их, г-жа В. получила облегчение от выражения долго сдерживаемых чувств. Ее отношение к мужу было амбивалентным. Она испытывала к нему и благодарность за заботу о ней во время ее болезни, и гнев и теперь со злобой физически накидывалась на него за старые нарциссические раны, в которых она никогда раньше не признавалась даже себе. У нее началась нервная анорексия, и лишь впоследствии мы поняли, что это была ее личная Декларация Независимости.

Она больше не подражала мне. Теперь я представлялась ей пухлой мамашей, которая все время ест сама и пичкает других. Временами, когда у нее начиналась паника, она звонила психиатру, о котором уже шла речь, и страшно злилась, когда он отсылал ее ко мне. Это походило на то, как если бы она впервые столкнулась с родительской парой, которую ее всемогущество не могло разделить. Здесь надо сказать, что когда отец г-жи В. ушел на войну, у нее была фантазия о разделении родителей из-за ее рождения.

Мой собственный контрперенос изменился разительно. Вопреки обыкновению, я все больше сердилась на пациентку и не любила ее за то, что она заставляет меня выглядеть и чувствовать себя беспомощной и некомпетентной. И снова я была в неопределенности. Мне было неясно: интроецирует ли она мою ненависть или проецирует свою на меня?

Но когда однажды я поняла, что ненавижу г-жу В. потому, что она этого от меня хочет, и что она, сталкиваясь со своей собственной ненавистью ко мне, не регрессирует к состоянию больного ребенка, тогда аналитическая атмосфера изменилась к лучшему. Нам стало ясно, что в процессе анализа пациентка повзрослела, проверив, что ненависть можно пережить без полного разрушения кого-либо из нас.

Тогда г-жа В. увидела и рассказала мне несколько сновидений, в которых она была одета мужчиной. Хотя отыгрывание и сновидения указывали (на первый взгляд), что диадная ситуация при анализе развилась в Эдипов треугольник, он был столь же ложным, как и в ее жизни. Ее страстное стремление к отсутствующему отцу разрешалось в данных сновидениях путем присвоения его внешнего вида.

Эти сновидения и фантазии выражали ее чувство, что единственный способ угодить мне (матери-аналитику) своим телом — это одеться мужчиной и возбудить меня, как отец возбуждал мать, когда вернулся с войны. Все отношения г-жи В. с людьми были повторением отношений в паре мать-дитя. В ее раннем детстве отец отсутствовал физически, а когда вернулся с войны — психологически. И аналитик-мужчина и ее муж представляли в ее психической жизни фигуру матери, но она не выдавала первичных чувств ненависти и злобы против них, порожденных беспомощной зависимостью от этих лиц, точно так же, как первично утаивала подобные чувства от матери.

Взрыва удавалось избежать путем регресса и утраты границ Эго или путем соглашательства. Ее второй анализ, на этот раз проводимый женщиной, которая физически могла быть ей матерью, видимо, предоставил ей новые возможности для психического созревания.

 

 

Третья фаза анализа

 

После того как мы проработали этот материал, гнев и раздражение г-жи В. начали сублимироваться в подражание мне, иногда превращаясь в жестокое и садистское передразнивание. Она была удивлена, что я могу выдержать эти бешеные приступы ненависти и зависти, и что ее брак их выдерживает. Впервые в жизни г-жа В. позволяла другому человеку испытать всплеск ее ярости.

Теперь она позволила себе выставить напоказ и постыдный облик своего тела, и отчаяние от невозможности угодить матери или себе своей внешностью. Она сказала мне, что в подростковом возрасте у нее на лице были прыщи и росли жесткие волосы, а когда она была маленькой, то носила специальные очки для исправления косоглазия и специальные пластинки для исправления прикуса. Г-жа В. вспомнила, что решила тогда принять свое безобразное, вонючее Собственное Я, спрятать и никогда никому не показывать.

После этого она таила свое постыдное тело физически и психологически даже от своего первого аналитика. «Ну как можно сказать мужчине о таком? — спрашивала она.— Мне кажется, что Вы как будто сняли с меня, слой за слоем, грим и кожу, и теперь я больше не смущаюсь и не стыжусь». Вслед за этой сессией г-жа В. увидела во сне, что ее тело сплошь покрыто сыпью. На следующий день ее тело покраснело и чесалось. Ей стало понятно, что, когда она страдала в младенчестве экземой, именно мать, а не няня смазывала ее тело смягчающими и успокаивающими средствами. Это были те архаичные отношения, которых г-жа В. всегда стремилась достичь, хотя и не помнила о них. Девочка росла у матери, которая полностью отрицала свое разочарование в ребенке, так же, как и страдания дочери. Но дочь видела неодобрение матери и ее скрытое разочарование от того, что постоянное хождение по врачам мало улучшает внешность ребенка. Мать постоянно повторяла ей, что она счастливица. Она может лечиться, у нее достаточно пищи и крыша над головой.

Родители отправили ее в один из лучших интернатов, потому что любят ее. Как же после этого она смеет быть несчастной! Но г-жа В. знала, что глубоко несчастна и со временем оставила попытки выразить свои истинные чувства даже самой себе. Безобразный, вонючий, грязный ребенок, каким она всегда оставалась в своих представлениях, у взрослой женщины был скрыт за маской элегантности; точно так же ее мать скрывала свою нарциссическую ярость и ненависть. Только во время второго курса анализа г-жа В. по своим сновидениям смогла восстановить, что самый ранний опыт успокаивающей телесной ласки она приобрела не с няней, а с матерью.

Так как мать не сумела окружить ее достаточной эмоциональной заботой, способность г-жи В. переносить физическую боль была снижена, ибо она не интернализировала успокаивающих родителей. Психически она предпочла остаться зависимым ребенком, с которым необходимо нянчиться, и тем самым во многом пожертвовала своей индивидуализацией.

Отправить отзыв психологу: